Танец семи покрывал - Вера Ветковская

— Ты испортила Свете пальто?

— Ага, — равнодушно, точно Чон спросил, не брала ли она телевизионную программку, отвечала Зара, и у него дух перехватило от этой открытой наглости, от сознания девушкой какой-то своей власти над ним и уверенности, что он не станет поднимать шум.

Чон подавил в себе желание схватить ее и хорошенько встряхнуть.

— Зачем?!

— Как пишется слово «интеллигент»? — спросила Зара. — Два «л» или одно?

Чон смел со стола ее тетради, выхватил из рук учебник.

— Я спросил: зачем?!

— Безвкусная вещь, — потягиваясь всем телом, нахально отвечала Зара. — К тому же кожаное пальто моей сестре не идет. Она слегка полновата для него…

И наклонилась, чтобы поднять с пола свои тетрадки.

Непременно следовало пойти и пожаловаться на нее отцу, но Чон отчего-то не сделал этого.

Прошло какое-то время, он явился в гости к Шалахову — и увидел у него на мольберте портрет Зары.

Ибрагим был смущен, у него даже лысина вспотела, он не знал, что сказать, не смотрел в глаза. Да, девушка иногда навещала его, приносила фрукты, цветы; его, Ибрагима, это трогало, пожилой художник не был избалован вниманием женского пола… К тому же у девушки такое необычное лицо, что он не смог удержаться от искушения и попросил ее попозировать ему… Чон предвидел, к чему могут привести подобные сеансы: Шалахов хоть и гениальный художник, но наивен, как дитя, влюбчив, как студентка, девушка может веревки из него вить… Наконец, мысль о том, что его друг, который гораздо талантливее самого Чона, может прельстить Зару, выводила его из себя, он готов был измутузить ни в чем не повинного Ибрагима, своего друга, учителя…

— Запрещаю тебе ходить к Шалахову, — перехватив Зару в коридоре перед зеркалом, злобно шипел Чон.

Зара сделала пируэт — и оказалась в объятиях Чона.

— Ты что-то сказал? — шептала она у самых его губ, примагничивая все его тело…

— Я сказал: не смей ходить к Шалахову… — Чон невольно склонился над ее ртом.

— Кто ты такой, чтобы что-то мне запрещать! — Зара вывернулась из его рук и продолжила невозмутимо причесывать свои пышные волосы.

Ночью, обнимая Свету, он не мог заснуть… Зара, стоя на балконе, напевала: «Ело-ва, е-ло-ва…», и Чона охватывал озноб…

Однажды Чон отпер дверь своим ключом, будучи уверен, что дома никого нет, и направился в свою комнату. Открыл дверь в гостиную — и остолбенел: на ковре лежала Зара, бледная, волосы разметались, руки раскинуты… Чон бросился к ней, думая, что девушка потеряла сознание, — и вдруг Зара распахнула свои зеленые, хищные глаза и изо всех сил обхватила Чона, вставшего перед ней на колени, ногами… И смотрела, смотрела на него своими невыносимыми глазами, силой взгляда склоняя его все ниже, ниже… И вдруг, как пантера, вскочила на ноги, бросив его, распластавшегося по полу, выскользнув из-под его падающего на нее тела, — и с хохотом убежала.

Света заметила, что с мужем что-то происходит.

— Не поехать ли тебе в Москву, Павел, может, немного отвлечешься? — заботливо говорила она.

Чон согласился.

И вдруг вечером выяснилось — Зара едет с ним.

Она, видите ли, решила показаться своему врачу, и, раз случилась такая оказия, что Чон едет в столицу, пусть заодно отвезет свояченицу, добродушно говорил тесть.

Зара ухмылялась — на лице Чона и в самом деле была написана такая растерянность, что в голове у тестя промелькнула мысль, не поджидает ли Чона там, в Москве, какая-нибудь пассия. Но Чон тут же взял себя в руки:

— Знаете, я передумал. Пусть с Заремой едет Света. Ей полезно немного отдохнуть.

Да чего же, в конце концов, добивалась от него эта наглая девчонка?

Он снова приходил к Ибрагиму — в дверях его жилища Чона настигал знакомый аромат духов.

— У тебя кто-то был?

Ибрагим смотрел в сторону.

— Да.

— Кто?

— Девушка.

— Зара?

— Зара, — вздыхал Ибрагим.

— Зачем она приходила? Ты закончил ее портрет!

— Зашла поболтать. Очень умная девушка, очень…

Как-то Чон вошел в комнату Зары, чтобы как следует разобраться с ней, — она танцевала под магнитофон, держа в руках бутылку коньяка и бокал!

— Дай сюда. — Стукнув по клавише магнитофона, Чон властно протянул руку за початой бутылкой.

Зара с готовностью сделала навстречу Павлу несколько шагов, протягивая ему бутылку и бокал, — и вдруг у самых его ног уронила то и другое…

— Ох, беда-то какая! — насмешливо вскрикнула она.

Коньяк вылился на домашние тапочки Чона.

Зара гибким движением встала перед ним на колени.

— Дай-ка я тебя переобую, — сказала она, глядя на него снизу вверх.

С коротким гневным криком Чон пнул бутылку и убежал прочь…

Наконец, как-то утром он проснулся от запаха знакомых духов — рядом с ним, подперев лицо ладонью, лежала Зара, совершенно голая.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом начали обнимать друг друга с такой силой ненависти и любви, что захрустели кости…

После этого наступило сплошное безумие.

Зара подстерегала его повсюду, в разных углах дома, нисколько не заботясь о том, что их могут увидеть, даже напротив, желая этого.

Она требовала, чтобы он бросил Свету и уехал вместе с нею в Москву.

Зара хотела учиться в эстрадно-цирковом училище и была уверена, что поступит туда. Она убеждала Чона, что и ему Москва тоже необходима как воздух. В наших палестинах ни он, ни она никогда ничего не добьются, а там их обоих ждет слава, деньги, любовь, свобода, все-все, что только может дать человеку эта жизнь, если только он не спасует перед трудностями, как перед любящей женщиной.

Чон слушал ее и поражался — откуда в этом юном существе столько честолюбия, столько высокомерной, страстной силы и цинизма.

— Ну и что из того, что Света мне сестра, — пожимала плечами Зара. — Я люблю тебя! Ты мне больше чем родной! Мы с тобой одной крови! Все другие, — пренебрежительно говорила она, — бескрылые, обыкновенные, скучные! Света — певица, а ведет себя так, будто она — никто! Совсем не придает значения своему таланту! Как так можно? Нет, мое имя очень скоро будет известно всему миру, увидишь! И твое тоже, Павел!

А потом все смешалось в такой густой клубок чувств и событий, что Чон, сколько позже ни пытался припомнить их последовательность, ничего толком не понимал: в памяти остался только разговор со Светой, потрясенной двойным вероломством сестры и мужа, но сумевшей сохранить чувство собственного достоинства и скрыть то, что она узнала, от родителей. Вину за развод Чон взял на себя, сказав, что в Москве у него есть любовь. Чон переехал к матери, которая долго не хотела его принимать, потому что у нее в этот период был бурный роман с молодым человеком. Ревность к Ибрагиму, с которым Зара напропалую кокетничала, гибель Шалахова, по пьяной лавочке врезавшегося на своем «жигуленке» в дерево, — все это как будто вытолкнуло их обоих, Зарему и Павла Чонгара, из родного городка.