Анатомия чувств - Гайя Колторти

— Ты мне не веришь? — спросила она обеспокоенно.

Тогда, умиленный, ты обнял ее. Ее ротик был совсем близко от твоей шеи, твои руки сжимали ее талию. Сельваджа вздохнула и, казалось, успокоилась.

— Ничего, ничего страшного, — шептал ты, с нежностью лаская ее лицо. — Мы же никого не убили, верно?

Она поцеловала тебя в шею, почти извиняясь. Ты искал ее прощения, покупая роскошные ожерелья по пятьдесят евро, она же — этими поцелуями, которым не было цены и которые наполняли тебя безмерным счастьем.

Терзавший тебя призрак беспокойной ночи рассыпался, наткнувшись, как на щит, на ваше объятие. Вы сидели молча. Она не объяснила, почему вчера ответила тебе взаимностью: потому ли, что не хотела чувствовать себя одиноко, или действительно хотела показать тебе свою любовь. Но теперь это было уже неважно. Единственное, что оставалось сделать, — признать, что это случилось, и похоронить все под тяжелой могильной плитой.

Разумеется, под предложением «похоронить все под тяжелой могильной плитой» ты не имел в виду снова целовать ее с той же стратью, может быть, даже еще большей, чем накануне вечером. И все же именно это и произошло.

Ваши намерения раскаяться были только что отправлены на Луну без тени сожаления, вам обоим все было пофиг.

Ты не знал, задумывается ли она над тем, что вы превращаетесь в любовников, но и эта мысль, появившись, немедленно исчезла. И в это летнее утро, когда она с полузакрытыми глазами и очаровательно растрепанными волосами, спадавшими на плечи, проводила своим языком по твоим губам, заставляя их раскрыться, и прижимала его к твоему языку, ты понимал только, что на твоем теле лежало тело самой красивой девушки в мире, и ничего более. Так что о возможных угрызениях совести и взаимных обвинениях ты позаботился бы после. Непременно. Конечно. Скоро. Но не сразу.

24

Наконец настал роковой час переезда. В первый день, когда они с мамой появились в доме, ситуация казалась весьма комичной. Они приехали после обеда в «ровере», нагруженном всем, чем угодно. Здесь были коробки с одеждой, треножники и мольберты для занятий живописью, предметы домашнего обихода, личные вещи, огромный, как воздушный шар, чемодан, набитый косметикой и продукцией для ухода за волосами, шампунями и жидким мылом для ванны, склянками с духами, спреями и диспенсерами для личной гигиены, шапочками для душа, халатами от Trussardi (пятью), фенами для профессиональных парикмахеров (двумя), щипцами для завивки волос, ножницами, расческами и массажными щетками, ручными и электрическими, зубными пастами и пастами для десен, пятьюстами флакончиками с губной помадой, кремами против морщин от Givenchy, одной бутылочкой с шампунем в виде Бэмби, несметным количеством кремов от солнца и после солнца, увлажняющими припарками, тампонами для снятия макияжа, карандашами для глаз, кистями из куницы, удлинителями ресниц и тому подобным хламом, заколками всех видов и сортов, большими пластырями для horror-депиляции… и бог знает чем еще.

Книг, разумеется, не было ни одной.

Ни Хемингуэя и Карвера, ни Эдуара Дюбю и Сэлинджера, ни Конрада, ни Флобера, ни Достоевского, ни Жирара, ни Чехова и Честертона, ни Гёльдерлина, ни Дени де Ружмона, ни Ригони, nada de nada y pues nada[18].

Ну, кроме двух помятых экземпляров диеты Dukan.

Затаскивая в дом этот дирижабль суетности, ты спрашивал себя, догадываются ли эти две мадемуазели, что у вас с отцом было заведено мыться только на Пасху — шутка, конечно; потом, ухмыляясь, весь в поту, ты нехотя согласился, что все-таки женщинам всякие там кремы, безусловно, помогают. Тебя веселила мысль, признайся же, что отныне твоя ванная комната будет напичкана салфетками и одеколонами с крикливыми экзотическими названиями.

Что до всего остального, мама была невыносимой, воплощением Sturm und Drang[19], и только командовала: «Джованни, сюда… Джованни, туда… Джованни, иди наверх… Джованни, спускайся вниз… Нет, вазу не сюда! Оставь, я сама ее отнесу!»

Папы не было, и ты, в руках mother Антонеллы, как слепой послушный мячик, скакал во все стороны, из комнаты в комнату. Сельваджа смеялась. Она рада была помочь тебе и всячески старалась, чтобы мама не заставляла тебя одного бегать по всему дому.

Ты подумал, что будет нелегко ужиться с матерью и терпеть ее каждый день. И дело было даже не столько в ее тяжелом характере, сколько в том, что у нее была тенденция к гиперактивному поведению.

Под конец этого первого импровизированного этапа переезда она заявила, что забыла на старой квартире что-то очень важное, и ушла.

Вы с Сельваджей остались одни, ты дотащился до гостиной в надежде прилечь на диван и отдышаться. Но, поскольку комната представляла собой минное поле коробок и мешков, тебе пришлось отказаться от этой мысли. Ты позвал Сельваджу, но она не ответила, тогда ты поднялся на второй этаж. Ты снова позвал ее, эхо твоего голоса отскочило от потолка и в полной тишине, в какую неожиданно окунулся дом, вернулось обратно. Тогда ты понизил голос и, как бы боясь побеспокоить кого-то, осторожно снова позвал ее. Потом ты замолчал, потому что услышал, или тебе это показалось, как она мурлычет себе под нос какую-то нежную и грустную мелодию. Ты приблизился к ее новой комнате, как раз напротив твоей, и привычно уже заглянул в щелку приоткрытой двери.

Она разбирала свои новые приобретения, что-то развешивала в шкафу, а что-то раскладывала по ящикам комода, некоторые вещи прямо в целлофане. Ты и твой отец годами не пользовались этой комнатой, и ты радовался, что теперь у нее появилось новое предназначение. Наблюдая за этим прекрасным существом, всецело погруженным в свои заботы, ты долго не мог решиться отвлечь ее от дела. К сожалению, знакомый неуклюжий паж, временно занявший твое место, неловко переставляя ноги, задел за дверной наличник, и она обернулась на шум, но не увидела тебя. Она замолчала, и тишина, сменившая ее пение, сразу же разогнала ауру, которая до этого момента наполняла комнату. Тогда ты решил, что у тебя нет другого выбора, и открылся.

— Сельваджа? — позвал ты. — Это я, Джованни, можно войти?

Не дожидаясь ответа, ты открыл дверь. Она повернулась к тебе лицом и кивнула. На ней была красивая темно-синяя юбка в складку, которая при движении создавала что-то вроде окружности.

— Хочешь пить? — спросил ты. — Или есть?

Она немного подумала и покачала головой.

— Нет, спасибо, — ответила она вежливо, отводя с лица непослушную прядь волос.

— О’кей. Прошу тебя, не стесняйся, будь как… Извини, это и есть твой дом, — улыбнулся ты.

— Входи, — сказала она. — Не стой в дверях. В эту комнату ты можешь заходить, когда захочешь. Тебе здесь рады.

О, разве это не были слова, которые ты ждал всю жизнь? Она приглашала тебя в свою комнату, как будто ты был желанным гостем в ее мире, в ее сердце, в ее жизни. Ты испытал огромное счастье, потому что она доверяла тебе, и ты собирался оправдать ее доверие, быть достойным такого подарка, как приглашение в ее комнату.