Записки врача общей практики - Артур Конан Дойль

еще пара человек что-то обсуждали, но поле для сплетен оказалось слишком узким, поскольку они могли лишь гадать о причине внезапного расставания.

Профессор все так же пунктуально читал лекции по физиологии и столь же безупречно руководил лабораторной работой учеников. Его собственные научные исследования продвигались с лихорадочной энергией. Часто, спускаясь ранним утром, слуги слышали доносившийся из кабинета скрип неутомимого пера или встречали господина на лестнице, когда он, серый и молчаливый, поднимался в свою комнату. Напрасно друзья с беспокойством предупреждали, что подобный образ жизни способен подорвать здоровье. Он не ложился спать, превратив день и ночь в одну нескончаемую работу.

Постепенно изнуряющий режим дня начал сказываться на внешности. И без того резкие, сухие черты лица заострились и приобрели болезненный вид. На лбу и на висках залегли глубокие морщины. Щеки ввалились, лицо стало бескровным. При ходьбе колени нередко подгибались; однажды, покидая лекционную аудиторию, профессор упал, и студентам пришлось на руках отнести его в экипаж. Это случилось в самом конце семестра, а на каникулах те из коллег, кто остался в Берчспуле, с прискорбием услышали, что профессор с кафедры физиологии так плох, что надеяться на выздоровление не приходится. Два самых авторитетных доктора регулярно проводили консилиум, однако никак не могли установить поразившую профессора болезнь, единственным симптомом которой стала неуклонная потеря жизненных сил. Парадоксальным образом телесная слабость сохранила ум незамутненным. Профессор и сам живо интересовался собственным состоянием: даже регулярно записывал субъективные ощущения, чтобы способствовать установлению диагноза. О приближающемся конце он рассуждал в обычном неэмоциональном, педантичном ключе.

— Имеет место подтверждение свободы индивидуальной клетки, противопоставленной объединению клеток. Иными словами, происходит расчленение кооперативного сообщества. Чрезвычайно интересный процесс.

И вот одним серым утром его кооперативное сообщество окончательно распалось. Очень тихо, мягко, незаметно профессор Эйнсли Грей погрузился в вечный сон. Вызванные для оформления свидетельства о смерти два самых авторитетных доктора испытали легкое замешательство.

— Трудно сформулировать диагноз, — заметил один.

— Очень трудно, — согласился другой.

— Если бы почивший не был столь неэмоциональным человеком, я бы сказал, что он не вынес внезапного нервного потрясения и умер от того, что в просторечии называется разбитым сердцем.

— Нет, бедняга Эйнсли Грей не был таким человеком.

— Давайте обозначим причину смерти как сердечную недостаточность, — предложил старший из коллег.

Так они и поступили.

Вопрос дипломатии

Министр иностранных дел слег с острым приступом подагры. Целую неделю он не выходил из дома и пропустил два заседания кабинета подряд, причем именно в то время, когда внешняя политика государства требовала пристального внимания искушенного политика. Конечно, на месте оставались как безупречный заместитель, так и прекрасный персонал министерства, однако глава ведомства представлял собой столь опытного и мудрого дипломата, что в его отсутствие работа остановилась. Пока штурвал держала твердая рука, огромный государственный корабль уверенно и гладко двигался по намеченному фарватеру. Но как только рука ослабла и опустилась, корабль начал раскачиваться, опасно отклоняясь от курса, и до такой степени утратил устойчивость, что дюжина различных штурманов возомнила себя всезнающими моряками и выдвинула дюжину различных направлений, каждое из которых претендовало на звание единственно верного пути к безопасности. В результате оппозиция принялась выступать с вредными речами, и обеспокоенный премьер-министр взмолился о возвращении незаменимого коллеги.

Министр иностранных дел сидел в гардеробной своего огромного дома на Кавендиш-сквер. Шел месяц май, и раскинувшийся перед окном парк напоминал пышный зеленый занавес. Однако, несмотря на яркое солнце, в комнате, потрескивая, пылал камин. Государственный муж сидел в глубоком темно-красном плюшевом кресле. Голова тонула в мягкой шелковой подушке, а больная нога покоилась на обитой бархатом скамейке. Испещренное глубокими морщинами точеное лицо казалось высеченным из камня, а полуприкрытые тяжелыми веками глаза смотрели на украшенный лепниной и росписью потолок с тем непроницаемым выражением, которое однажды раз и навсегда привело его континентальных коллег в восхищение и отчаянье. Случилось это на знаменитом конгрессе — в тот самый день, когда дипломат впервые вступил на скользкий лед европейской политики. И все же сейчас знаменитая способность скрывать чувства дала сбой: в линиях четко очерченного рта и складках широкого крупного лба проявились недвусмысленные свидетельства охватившего министра беспокойства и нетерпения.

Весомый повод для нервозности действительно присутствовал, ибо министру предстояло многое обдумать, а способность к тонкому, изощренному мышлению его покинула. К примеру, остро стоял вопрос об урегулировании положения в Добрудже и навигации в устье Дуная. Российский посол прислал великолепно написанную ноту по данной проблеме, и честолюбие диктовало министру необходимость ответить столь же достойным образом, причем как можно скорее. Далее следовала блокада острова Крит: британский флот стоял возле мыса Матапан в ожидании распоряжений, способных изменить ход европейской истории. Не выходили из головы три пропавших в Македонии туриста, чьи семьи с безнадежным отчаяньем и ужасом ждали, что со дня на день бандиты пришлют отрезанные пальцы или уши, поскольку заплатить за похищенных родственников огромный выкуп они не могли. Чтобы разгневанная общественность не обрушила недовольство на Даунинг-стрит, силой дипломатии следовало немедленно вызволить захваченных в горах заложников. Все эти острые проблемы требовали немедленного разрешения, в то время как министр иностранных дел Англии распластался в кресле, сосредоточив все свои помыслы на косточке большого пальца правой ноги! Унизительное, крайне унизительное положение! Разум никак не мог смириться с беспомощностью. Министр всегда глубоко уважал себя и свою сильную волю, но что это за машина, которую способен вывести из строя крошечный воспаленный хрящик? Страдалец со стоном скорчился среди подушек.

Но в конце концов, неужели совсем уж невозможно доехать до дома премьер-министра? Возможно, доктор излишне драматизирует ситуацию. В этот день как раз проходило заседание кабинета. Министр посмотрел на часы. Должно быть, уже почти закончилось. По крайней мере, можно было бы доехать до Вестминстера. Вершитель международной политики отодвинул уставленный склянками с лекарством маленький круглый стол, опираясь на подлокотники, тяжело приподнялся, схватил толстую дубовую трость и медленно заковылял по комнате. На миг показалось, что движение вернуло ему способности мыслить и шевелиться. Итак, британский флот должен покинуть мыс Матапан. На турок следует оказать давление. Грекам необходимо показать… О! Средиземноморье мгновенно исчезло, и не осталось ничего, кроме огромного, неопровержимого, назойливого воспаленного большого пальца. Министр добрался до окна и, опираясь правой рукой на палку, положил левую на подоконник, посмотрел на улицу и увидел красивый сквер, нескольких хорошо одетых прохожих и отъезжавший от двери собственного дома аккуратный одноконный экипаж. Быстрый острый взгляд успел заметить герб на дверце, губы на миг сжались, а густые брови грозно сдвинулись, образовав глубокую складку озабоченности. Министр вернулся в