Теория каваии - Инухико Ёмота
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В романе Юкио Мисимы «Золотой храм» можно обнаружить пассаж, указывающий как раз на это. Я имею в виду тот эпизод, когда главный герой, зайдя в Золотой Храм и стоя на его первом ярусе, который зовется Хосуйин, рассматривает макет храма:
Первое, что мне бросилось в глаза, — макет Золотого Храма под стеклянным колпаком. Вот макет мне понравился. Он гораздо больше походил на Золотой Храм моих фантазий. Да само то, что внутри большого Кинкакудзи находится еще один — точно такой же, но миниатюрный, — навело меня на мысль о бесконечности, о малых мирах, заключенных внутри миров огромных. Я как бы увидел воплощение своей мечты: микроскопический — гораздо меньше этого макета, — но абсолютно прекрасный Золотой Храм; и еще один — бесконечно громадный, охватывающий всю вселенную[136],[137].
Оригинальность рассуждений Стюарт в том, что в ее понимании миниатюры не ограничиваются вещами такого размера, которые можно держать в руке. Зоопарки, океанариумы и недавно вошедшие в моду тематические парки в каком-то смысле — те же миниатюры. Понятное дело, реального слона или тигра уменьшить нельзя. Но можно воссоздать отдельный фрагмент реальной саванны или океана с соответствующими животными внутри и, запустив туда зрителей, дать им возможность получить своего рода квазиопыт. Точно так же посетитель зоопарка бродит по выдуманному миру. По окончании экскурсии в киоске всем желающим предлагают сувениры: фантастических единорогов и инопланетян (в том числе нашего старого знакомого, дедушку-инопланетянина из фильма Стивена Спилберга) вперемешку с брелоками для ключей в виде слоника или тигра. Зоопарк — исключительно малое пространство, изолированная система, и его обитатели, животные, бытуют в качестве каваии в силу того, что они — обычные прототипы миниатюрных поделок каваии.
Нельзя забывать, что миниатюры существуют не только ради того, чтобы заманивать человека в наполненное чувством близости и изолированное от действительности пространство. Миниатюра способна останавливать время. Буквально сейчас, когда я пишу эти строки, на моем столе стоят две крошечные пластиковые куколки молоденьких девушек, купленные в магазинчике «Гатяпон» в районе Акихабара. Первая — в бикини, ноги окунуты в воду, в вытянутой правой руке — зеленый молоток. Вторая — как будто только что проснулась, еще в пижаме, трет пальчиком заспанные глаза. Обе фигурки зафиксированы в определенный момент, они как бы изъяты из непрерывно текущего обыденного времени. Когда-то в Танжере (Марокко) мне попалась на глаза миниатюрная диорама, изображающая русскую кампанию Наполеона 1812 года: широченное поле, войска Кутузова представлены несколькими сотнями крошечных фигурок. Здесь работает абсолютно тот же принцип, что и в случае с двумя куколками. За счет того что некоторое мгновение извлечено из исторического хода времени и предъявлено в виде диорамы (картины, рисунка), миниатюра окончательно превращается во вневременной объект. Он ограничен в пространственном плане своими уменьшенными размерами, во временном отношении ему также объявлена блокада.
Все миниатюры подчинены одному общему свойству: это исторический эскапизм. Речь идет о таком положении дел, при котором вещи стремятся к состоянию безвременья, напоминающему утопию. И в романе «Бесы» Достоевского, и в фильме «Жизнь как чудо» (2001) Эмира Кустурицы возникают персонажи, чье спасительное появление напоминает античный прием deus ex machina. Эти герои отрицают обычный ход времени реального мира. Очарованные временем замороженным, представленным миниатюрой, они вновь и вновь протягивают свои руки миру, утратившему свою цельность и целостность.
Направляемая подобной логикой, книга Стюарт повествует о появившихся в Средние века в Италии просцениумах (рама + сцена), которые вскоре распространились по всей Европе и в качестве «кукольных домов» завоевали популярность среди простого люда в XIX веке. Кукольный дом — этот, с одной стороны, роскошный и пышный, набитый всякой утварью уменьшенный макет жилища, изображающий недоступное для простого народа идеальное благополучие и достаток, а с другой — воспроизведение непритязательного крестьянского быта из прошлых времен, уже давно пребывающего в полном упадке, — вызывает ностальгические чувства. После индустриальной революции «холодное общество» сменилось «теплым», прогресс викторианской Англии, ставшей синонимом прогресса вообще, опередил исторический ход времени, и человека пригласили в другое пространство. Кстати, Стюарт не упоминает об этом, но в середине XIX века в культуре книжного проката[138] наблюдался расцвет фантастического романа, а также это было время начала коллекционирования почтовых марок.
Если между «внешним миром» (сото) и «внутренним» (ути) проходит четкая граница и если к тому же все внимание направлено на детально приукрашенный «внутренний мир», то субъект оказывается в безвременье. На основе вымысла вторично создается центр утраченного мира, имеющего некую длительность, но не в качестве объекта отношения, какой-то причастности, а как микрокосмос, чисто визуальный объект, куда привнесены знаковые объекты, через которые проявляется близость. Если искать аналогию распространенным в Европе XIX века кукольным домикам, то в сегодняшней японской «культуре девочек» это, скорее всего, будут «принт-клубы» (яп. пурикура). Сокращение от английского print club, этот феномен материализует девичьи тайны и секреты, занимая большое место среди сегодняшней каваии-культуры. Принт-клубы родились, когда компания «Аторасу» в 1995 году установила на улицах устройства для самостоятельного фотографирования (прототип будущей «фотобудки») и дала им название, которое по-японски записывается как プリント倶楽部 (пуринто-курабу). Этот автомат всего лишь за стойеновую монетку напечатает в виде маленьких наклеечек ваши фотографии, на которых вы строите какие угодно рожи. Отчасти в основе идеи этого устройства лежат совместные фото, которые так любят делать старшеклассницы, чтобы потом обмениваться ими и вклеивать в тетрадки. С появлением принт-клубов интенсивность обмена такими изображениями резко возросла, вследствие чего новая мода моментально по всему миру превратилась в подобие ритуала.
Поначалу фотосъемка в принт-клубе не была стробоскопической, поэтому для снимка нужно было просто выбрать положение под лампой дневного света. Когда бум достиг серьезных масштабов, благодаря усилиям разработчиков внутреннее пространство будки расширилось, появилась возможность фотографироваться втроем или вчетвером и даже возникла своего рода цветокоррекция: специальное освещение, благодаря которому лицо на снимке выглядело светлее. К фото можно добавить по желанию подписи и граффити, а также всевозможные варианты украшения и обрамления на любой вкус. Сперва главными пользователями и любителями принт-клубов были девочки-подружки, но через некоторое время к ним прибавились влюбленные парочки. В тесном пространстве для съемки появилась возможность украдкой остановить мгновение: пусть это будет эротичный жест, напечатанный на фотокарточке. С одной стороны, масса подобных фото в виде наклеек сохраняют свою интимность, а с другой стороны, гуляя по рукам, они с легкостью становятся предметом обмена. Не потребовалось много времени для того, чтобы в среде девушек установился серьезный ритуал взаимного обмена наклейками, вклеивания их в тетрадки и альбомы для сохранности, разглядывания при случае и демонстрации друг другу при встрече.