С секундантами и без… Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов - Леонид Аринштейн

Повторяю, Пушкин не знал и не мог знать этого письма, но из признаний Натальи Николаевны ему стало предельно ясно, что представляют собой Дантес и его приемный отец. Последний действительно пытался уговорить жену Пушкина отдаться его приемному сыну, якобы умирающему от любви к ней.

Всё это Наталья Николаевна рассказала мужу.

Услышанное настолько ошеломило Пушкина, что история с анонимными письмами тотчас же отошла на второй план. Самым важным и безотлагательным стало разобраться с Дантесом.

В тот же вечер 4 ноября он посылает Дантесу вызов на дуэль. И здесь уже не приходится говорить о необузданном характере, вспыльчивости, африканских корнях Пушкина и т. п. Любой уважающий себя дворянин поступил бы так же. И даже Император Николай Павлович, который, между прочим, строжайше запрещал дуэли, писал своему брату Михаилу: «…Пушкин себя вел, как каждый бы на его месте сделал».

Вызов Пушкина чрезвычайно напугал Геккерна: под ударом оказывались карьера Дантеса и его собственная. С момента получения вызова посланник направляет весь свой гибкий ум, волю и энергию на то, чтобы дуэль не состоялась. 5 ноября утром он посещает Пушкина, уговаривая его отказаться от дуэли или, по крайней мере, отсрочить ее на несколько дней. Не теряя ни минуты, он убеждает всех заинтересованных лиц, что произошло недоразумение: его приемный сын никогда-де не интересовался Натальей Николаевной и бывал в доме Пушкиных с единственной целью – завоевать руку и сердце ее старшей сестры Екатерины… В подтверждение этой версии Дантес делает Екатерине Гончаровой предложение.

Еще более напуганы перспективой дуэли были друзья и близкие Пушкина, которые, как могли, пытались отговорить его от поединка. Особенно энергично действовали Жуковский и Е. И. Загряжская, тетка Натальи Николаевны. Жуковский, забросив все другие дела, по нескольку раз в день встречался с Пушкиным, Геккерном, Загряжской, Вяземскими. Придуманный Геккерном ход со сватовством Дантеса пришелся как нельзя более кстати. Жуковский и Загряжская воспользовались им, чтобы буквально вынудить Пушкина взять свой вызов обратно. Поскольку мотивировкой вызова было неприличное ухаживание Дантеса за Натальей Николаевной, а его сватовство к ее сестре делало этот мотив несостоятельным, Пушкину ничего другого не оставалось, как отозвать вызов. При этом он прекрасно понимал, что вся история со сватовством Дантеса не более чем фарс, сочиненный и неплохо срежиссированный Геккерном, и оттого злился еще больше. А тут еще, как только весть о предложении Дантеса свояченице Пушкина распространилась по городу, по петербургским салонам поползли пересуды. Одни открыто высмеивали будущий брак: «Знаете ли Вы, что старшая из своячениц , дылда, похожая на ручку от метлы, выходит замуж за барона Геккерна – бывшего Дантеса, вертопраха из последнего потока французских эмигрантов?»[61]. Другие жалели Дантеса: бедняжка, спасая честь любимой женщины, он жертвует молодостью, связывая себя на всю жизнь со старой девой, никогда им не любимой… Слухи, разумеется, дошли до Пушкина.

(3, 330) —

с горечью набросал тогда (?) Пушкин в рабочей тетради. И, не желая больше ничего и никого слушать, написал Геккерну оскорбительное письмо:

«Барон,

Прежде всего позвольте мне подвести итог всему тому, что произошло недавно. – Поведение вашего сына было мне совершенно известно уже давно и не могло быть для меня безразличным; но так как оно не выходило из границ светских приличий и так как я притом знал, насколько жена моя заслуживает мое доверие и мое уважение, я довольствовался ролью наблюдателя. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь гротескную и жалкую, что моя жена, удивленная такой пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, может быть, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном.

Но вы, барон, – вы мне позволите заметить, что ваша роль во всей этой истории была не очень прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему незаконнорожденному или так называемому сыну; всем поведением этого юнца руководили вы. Это вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, Вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев, он должен был сидеть дома… вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней».

Пушкин завершил письмо следующим образом:

«Поединка мне уже недостаточно… и каков бы ни был его исход, я не почту себя достаточно отмщенным ни смертью вашего сына, ни его женитьбой… Я хочу, чтобы вы дали себе труд самому найти основания, которые были бы достаточны, чтобы побудить меня не плюнуть вам в лицо…

Имею честь, барон, быть вашим нижайшим и покорнейшим слугою

А. Пушкин» (10, 469–471).

Одновременно 21 ноября Пушкин написал учтивое объяснительное письмо Бенкендорфу:

«Граф!

Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить Вашему сиятельству о том, что недавно произошло в моем семействе. Утром 4 ноября я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены… Говорили, что поводом к этой низости было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса… Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества.

Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю…» (XVI, 397–398; подл. по-франц.).

Случилось так, что еще задолго до того, как письмо к Геккерну было переписано набело, к Пушкину зашел В. А. Соллогуб. В феврале, как мы помним, Пушкин направил Соллогубу вызов на дуэль, но с тех пор у них сложились добрые отношения. Теперь, движимый каким-то импульсивным чувством, Пушкин прочитал ему черновик своего письма к Геккерну… Встревоженный столь опасным оборотом дела, Соллогуб помчался к Жуковскому, Жуковский – к Царю.

23 ноября состоялась вторая в жизни Пушкина доверительная беседа с Императором с глазу на глаз. Похоже, Пушкин рассказал Царю все, что происходило в его семье последние две недели, и даже пересказал ему свое письмо к Геккерну. Во всяком случае, два месяца спустя, после роковой январской дуэли Пушкина, Император буквально слово в слово повторил услышанное в своем письме брату Великому Князю Михаилу, сообщая ему о гибели Пушкина: