Тени утренней росы - Татьяна Воронцова

Ну и шуточки, помилуй боже!

Сразу после Скалоти начался плавный спуск в прибрежную долину, где я, наконец, получила возможность отдышаться и обратить внимание на пейзаж.

Дикая красота здешних мест поражает воображение. Кобальтовое небо с ватными клочьями облаков; асфальтово-серые, практически лишенные растительности скалистые склоны гор; обилие зелени на узкой полосе земли, отделяющей горный хребет от глубоких, тихих вод Ливийского моря; морское побережье с большими и малыми песчаными бухтами, дикими пляжами и изредка встречающимися признаками человеческого присутствия. Маленький белый домик среди олив — это если не церквушка, то таверна. Но чаще церквушка. Греки чрезвычайно религиозны. Две крошечные часовни возникли даже в ущелье Курталио-тико, каким-то немыслимым образом проклюнувшись прямо из тела горы.

— Мы подъезжаем к границе области Сфакья, — негромко проговорил Нейл, прервав мои размышления. — Она славится тем, что никогда не подчинялась иноземному правлению, а ее жители, в прошлом частенько промышлявшие контрабандой, считаются истинными критянами, потомками Зевса, кровь которых никогда не смешивалась с кровью чужеземцев.

— Вот почему ты живешь здесь.

— Да. — Он улыбнулся уголками губ. — Потому я и живу здесь.

Nowhere on the Earth there is a better place for living.

Собственно говоря, Хора-Сфакион — это даже не город. Так, небольшое поселение на южном побережье Крита, надежно защищенное кручами Белых гор. Однако оно является центром области Сфакья, а также бывшей цитаделью сфакиотов, самых непримиримых борцов с турецкими завоевателями.

В целом все, как обычно: беленые каменные стены, черепичная кровля, выкрашенные синей или коричневой краской деревянные двери и оконные рамы, тощие ушастые кошки, кривые узкие улочки, чистый воздух, смуглые черноволосые люди в простой одежде, с ясными внимательными глазами. Но, глядя на Нейла, можно было сразу понять, что он приехал домой. Он опустил стекло со своей стороны и прямо на ходу приветствовал практически каждого встречного. Кому-то просто кивал, с кем-то успевал перекинуться парой слов. Кажется, его знали все, от мала до велика.

— Это мой дом, — говорит Нейл, сворачивая в переулок, а оттуда во двор. — Хозяйку зовут Ифигения, хозяина — Костас. Тут же, с ними, живет их младший сын, Йоргас. У старшего, Яни, уже своя семья, жена и двое детей.

И точно, это его дом. Странно, но трогательно. Можно даже позавидовать. Ифигения, царственного вида гречанка зрелых лет, с высоко подобранными черными с сединой волосами, привычно целует его, словно собственного сына, задает пару вопросов, после чего поворачивается ко мне, целую минуту изучающе смотрит в лицо (ну чем тебе не свекровь?) и наконец произносит церемонно:

— Херо поли, Елена.

— Она говорит «приятно познакомиться», — подсказывает Нейл.

Я, кивнув, отвечаю:

— Спасибо. Мне тоже.

Хозяин и младший сын хозяина ведут себя так, будто ничего особенного не происходит. И правильно делают, ведь я всего-навсего приехала посмотреть работы мистера Бреннана и вовсе не собираюсь становиться членом клана.

Йоргас немного запоздал, мы уже перекусили козьим сыром, холодной телятиной и салатом с маслинами, выразили свою признательность и уединились в мастерской. С истинно греческой непосредственностью он ворвался к нам без стука (Нейл как раз начал раскладывать передо мной на полу серию рисунков, посвященных истории Средиземноморья), произнес без запинки целую речь и полез к Нейлу целоваться.

— Так принято между родственниками, — оправдывался тот со смехом, когда мы снова остались одни, — ничего такого, о чем ты подумала. Честное слово.

— Эти люди считают тебя своим родственником? Ты же просто снимаешь у них комнаты.

— Я давно с ними, Элена. Они привязались ко мне, а я к ним.

И вот я стою, смотрю на его картины, и по моей спине стекает холодный пот. Сказать, что они хороши, значит не сказать ничего. Я смотрю и не могу вымолвить ни слова. Смотрю и боюсь позабыть хоть что-то из увиденного в этой просторной светлой комнате с окнами на море. И дело даже не в том, что он мастерски играет цветом и превосходно чувствует форму (прямо скажем, далеко не каждое его произведение имеет сюжет, как таковой), а в том, что здесь присутствует подлинная магия — искусство погружения зрителя в мифологическое царство, которое каждый от рождения носит в себе самом. Созерцание его картин провоцирует нашествие бессознательного, перед которым современный человек, как правило, оказывается бессилен. Есть такие художники — Густав Климт, Макс Эрнст, Пол Клее; можно спорить о причинах их заслуженной (или незаслуженной) популярности или преимуществе одной техники живописи над другой, но не пасть жертвой колдовства нельзя. Юнг считал способность творить подобные образы одним из симптомов шизофрении.

Нейл не спрашивает, что я об этом думаю. Все, что я думаю, написано у меня на лице.

В кармане у него зазвонил телефон. Впервые в моем присутствии. Какое-то время он молча слушал своего собеседника, брови его при этом едва заметно хмурились, потом толкнул дверь в смежную комнату, по всей видимости спальню, и, уже переступая порог, медленно проговорил:

— Я не вернусь, Ронан. Мне незачем возвращаться. Ты?.. Сюда, ко мне?.. Конечно, почему бы нет. Позвони накануне, я тебя встречу.

Он закрыл за собой дверь, и больше я ничего не слышала.

Какой-то Ронан собирается навестить его на Крите. Так-так, Ронан — это ведь мужское имя, если не ошибаюсь. Приятель? Любовник? Ведь был же Стивен. Спрашивать бесполезно, в этом я убедилась. Ни разу не встречала такого патологически скрытного человека, как Нейл Бреннан.

Вскоре он возвращается. Извиняющаяся улыбка, объятия, прикосновения... От его поцелуев меня охватывает эйфория, как от легкого белого вина в жаркий полдень. Вместо синей футболки на нем клетчатая рубаха с длинным рукавом, и я уже точно знаю, что прикрывают рукава — след укола.

Рискуя вызвать его недовольство, я высвобождаюсь из объятий и, отстранившись, заглядываю ему в глаза. Зрачки не изменили размеров, радужная оболочка осталась чистой. Значит, это не опиаты. Тогда что же? Узнаю ли я когда-нибудь правду?

Я узнала ее гораздо раньше, чем осмеливалась предположить.

Поздно вечером, лежа в постели при свете ночника, я вертела на пальце золотое кольцо, его подарок, и вспоминала поездку в Хора-Сфакион. Сад перед домом, весь в цветах. Взлетающие от ветра занавески на окнах. Лица людей, которые считали этого ненормального членом своей семьи. Картины, законченные и незаконченные, стоящие на мольбертах и просто вдоль стены, стопка эскизов, запах масляной краски, легкий хаос, сопутствующий всякому творческому процессу... Шедевры, вызывающие шок. Продукты созидательной деятельности правополушарного сознания.

Мне нечего бояться, Элена.

О чем он думает, лежа в одиночестве в своей постели? Скажем, сейчас. Обо мне или о людях, которых я не знаю? Которые тоже, каждый в свое время, дарили ему свою любовь, засыпали у него на плече, плавились от взгляда его нечеловечески зеленых глаз, изводили своей ревностью, сжимали до боли тонкие запястья...