Стеклянные пчелы - Эрнст Юнгер

С волками жить – по-волчьи выть, иначе худо тебе придется. Меня этому настойчиво обучал Атье Ханебут. Поскольку один только этот случай демонстрировал всю подлость той звезды, под которой я родился, то тут самое время упомянуть эту тему.

Именно Атье Ханебут, наш предводитель и наставник, сопровождал нас, соседских мальчишек, на том отрезке нашей жизни, когда детство заканчивается и начинается переходный период. Он позаботился о нашем опыте. Ему было тогда лет шестнадцать или семнадцать, он был абсолютным властителем банды двенадцатилетних. Он дал нам новое представление об авторитете, о восхитительном предводителе, за которым в огонь и в воду. Такой лидер занимал не только все наши ежедневные помыслы и стремления, он нам даже снился, а это верный признак, что он над нами властвовал. Когда кто-либо, злой или добрый, занимает все твои мысли, начинаешь видеть его и во сне. От хорошего автора тоже следует ожидать, что он будет сниться. Так начинается его власть.

Мы жили на окраине города, на Вайнштрассе, где каждый дом был окружен большим садом. Все сады «впадали» в большой луг, который по осени заливала вода, а зимой луг превращался в каток. К началу зимы некоторые участки на лугу оставались нескошенными, и сквозь лед виднелись цветы, кусочек лета подо льдом. Мать всегда жаловалась, что это наводнение на лугу сгоняет в дом полчища мышей.

Позади Лесничих прудов луг переходил в Уленхорстское болото, а самой длинной своей стороной луг граничил с целой колонией огородов. Их хозяев – огородников мы звали между собой казаками. У нас в соседях был надворный советник Мединг, именитый врач старой школы, который жил на широкую ногу, держал повара, кучера и еще целый штат прислуги. В приемной у него стояло овальное бюро из красного дерева, на котором всегда лежали рецепты, прижатые к столу золотыми монетками. Бедных пациентов он принимал безвозмездно.

Нам разрешалось играть у надворного советника в саду, больше похожем на целый парк, довольно заросший. Нас, конечно, больше всего привлекали докторские лошади. Мы знали каждый уголок в конюшне, каретном сарае, закрома с овсом и являлись в дом кучера, как в свой собственный. Нам повезло: Вильгельм Биндзайль, сын кучера, водил с нами дружбу.

В семействе Биндзайль лошади всегда играли особенную роль. Старший Биндзайль служил в Тильзитском драгунском полку. В комнате у него висела его фотография с развевающимися усами. Ниже читался девиз: «Литовские драгуны не знают пощады и не желают пощады». Глядя на старого Биндзайля, трудно было себе такое представить. У него заплетался язык, и уж если он кого не щадил, так это тминную настойку.

Его брат, дядя Вильгельма, служил швейцаром в школе верховой езды. Он носил Железный крест первой степени и участвовал кавалеристом в сражении при Марс-ла-Тур[27]. Вильгельм брал нас собой, и мы издалека восхищались великим человеком. Мой отец одобрял наше увлечение лошадьми, поощрял его, дарил нам книги на эту тему. Мы читали «Жизнь в германском седле», «Воспоминания охотника из Лютцова», «Великий король и его новобранец».

Мы убегали играть на самые болота. Рискованное это было предприятие, и после истории с сенным сараем мы перестали выходить за пределы садов. Мы развели костер на одной из насыпей вдоль болота. Германн, мой младший брат, подбрасывал в огонь хворост. Вдруг мы увидели, как загорелся сухой камыш, и огонь перекинулся на сухой вереск. Мы пытались загасить пламя ветками, но огонь побежал по болоту, сухому, как трут. И когда мы уже изнемогали от попыток потушить пламя, когда у нас уже у самих дымились подошвы ботинок, запылал сарай в поле.

Тут мы побросали палки и дали деру в город, как будто за нами черти гнались. Но и там нам не было покоя, нас мучила нечистая совесть, терзало чувство вины. Наконец не выдержали, опустошили копилку и поднялись на башню готической церкви, метров на сто в высоту. Вход на башню стоил десять пфеннигов. На башне нам с высоты птичьего полета открылось все зловещее зрелище болотного пожара, на тушение которого брошены были три пожарные бригады. У нас и так дрожали колени после бесконечных ступеней, а когда мы услышали вой пожарного рожка и увидели красное от пожара небо, едва не лишились чувств. Шатаясь, побрели вниз, проскользнули по улицам старого города домой и попрятались в кроватях. К счастью, нас не заподозрили. Но меня еще долго мучили по ночам кошмары о пожаре, я с криком просыпался, как-то даже пришлось вызвать ко мне надворного советника доктора Мединга, который успокоил родителей и прописал валерьянку в каплях. Переходный возраст, решил доктор.

Это было еще совсем в детстве. Случись это несколькими месяцами позже, когда настало царствование Атье Ханебута, он бы, вероятно, сделал из этой истории подвиг. Он ценил ловкость и находчивость, которые не оставляют следов, и давал нам задания именно с этой целю. Так, вскоре после нашего знакомства он узнал, что другой соседский мальчик Кламор Боддзик украл у родителей талер, который где-то спрятал, так, чтобы прошло время и о его преступлении забыли. Атье велел найти, где спрятан талер. До сих пор удивляюсь, с помощью каких изощренных комбинаций мы обнаружили тайник Боддзика, любой ясновидящий бы позавидовал. Мы разделили на квадраты всю территорию перемещения Боддзика и прочесали ее. Он спрятал монету в цветочном горшке в палисаднике родительского дома. Мы откопали талер и передали Атье. Как же мы добивались его благосклонности! С моральной точки зрения это, конечно, было хуже, чем любой болотный пожар, но мы упивались нашей находчивостью и хитростью, наблюдая, как Боддзик пытается откопать свой талер во всех цветочных горшках.

У надворного советника Мединга кучера часто менялись, больно напряженная была служба. Приходилось подолгу ждать на улице, пока врач посещал больных, и кучер то и дело прикладывался к фляге, пока хозяину это не надоедало. Тогда из господского кучера они превращались в возниц дрожек, носили лакированные цилиндры и ждали приезжающих перед вокзалом. Таким же образом старший Ханебут сменил отца Вильгельма Биндзайля. Но и Ханебут продержался не больше года, потому что надворный советник не терпел, если лошади были недостаточно ухожены. Пусть у него не самые превосходные кучера, не беда, но вот животные должны быть обихожены как надо.

Мать Ханебута, печальная женщина, служила у советника горничной. Отец почти не занимался семьей. Он либо возил врача по больным, либо пропадал в конюшне, а в остальное время проводил в пивной. Оттуда советник его и вызывал, если случалось что срочное.

Сын рос вольной птицей. Занимался понемногу то одним, то другим, разносил журналы для книготорговцев и книги для библиотек. По осени сопровождал крестьян, приходивших в город с телегой, полной торфа, или посыпал улицы песком. Юноши-гимназисты, что лезли из кожи ради своей выгоды, принадлежали к другому кругу. Но это не мешало ему их тиранить.