Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

целы, невредимы, а Гитлеру — смерть от вашей верной руки! — Еще раз поклонился Егору и нехотя — Косте.

Костя сразу же взял свою рюмку и жадно выпил.

— Тьфу! — отплюнулся Черных.— И все вперед норовит, весь порядок нарушает!

— Налейте ему еще! — крикнул Ушаков.— Храбрей будет!

Косте налили, но в это время Тоська Ушакова, накинув платок, поклонилась гостям и пошла домой. Костя, опять нарушая порядок, опрокинул вторую рюмку и пошел к двери, торопясь нагнать Тоську.

— Тьфу!— опять отплюнулся Черных.— Вот фигура! Всю музыку испортил! И что сказать хотел, зашибло!— Подумав, он сказал: — Будьте здоровы!

И все стали чокаться с хозяевами.

Выйдя на улицу, Костя побежал за Тоськой. Вино качало его, и бежать ему было трудно, но Тоська не хотела останавливаться, и он догнал ее только около самого дома.

— Тося! — крикнул он, еле дыша.— Что же так ушла-то?

— Как пришла, так и ушла,— сказала Тоська, держась за скобку калитки

— Что же, и попрощаться, значит, не надо?— покачиваясь перед нею, с трудом проговорил Костя.

— Да три раза уже прощались,— сказала Тоська.— Как еще прощаться особенно?

Костя ухватил ее за плечи, стремясь поцеловать в губы, но Тоська вывернулась.

— Ну, вот еще, обмусолил всю! Воин, прости господи!..— и сердито хлопнула калиткой.

Костя остался один в темноте. Он подошел к Тоськиному окну и приложился лбом к стеклу. За окном мелькнул огонек и погас. Костя отшатнулся от окна, сорвал с головы фуражку, кинул на землю и дважды топнул по ней ногой. Вино снова качнуло его, слезы сами собой хлынули из глаз. Он по-детски всхлипнул и, широко размахивая руками, пошел домой по заветной тропочке, спотыкаясь, ругаясь и плача.

* * *

Гости ушли, и в доме Свиридовых остались только хозяева. Через три часа женщины должны были расстаться с мужчинами, но сейчас все занимались еще своим делом, не говоря друг другу о предстоящей разлуке. Старуха убирала посуду со стола и, только вздыхая иной раз, приговаривала.

— Ой, война, война, война!..

Анна в последний раз пересматривала приготовленное мужу в дорогу белье, а сам он ладил замок у фронтового сундучка. В сенях стукнула дверь, затем послышались шаги и грохот опрокинутых ведер. Егор отложил сундучок, взял фонарь и выглянул в сени. Костя сидел на своей койке, бессмысленно раскачиваясь и плача навзрыд. Через открытую дверь женщины услышали этот его плач и оставили работу.

— Это кто ж у нас плачет? — сказала старуха испуганно и даже перекрестилась.

Невероятно было ей представить, что это плакал взрослый мужчина. Любопытствуя и боясь увидеть, она пошла все-таки к двери. Но Егор не пустил ее. Зачерпнув из кадушки воды, он усмехнулся и сказал матери:

— Выпил лишнее... Вы не ходите туда, мама! — и, выйдя в сени, закрыл за собой дверь. Аккуратно поставив фонарь, так, чтобы было видно Костю, Егор с размаху плеснул ему в лицо из ковша.— Ну-ка, очнись.

Костя хрипло вскрикнул и, упав головой на подушку, разрыдался еще громче. Егор смущенно покосился на дверь. За дверью мать и жена, затаив дыхание, слушали, что делается в сенях.

— Ой, война, война, война!— сказала старуха и, стесняясь взглянуть невестке в глаза, пошла к печи.

Взяв Костю за ворот, Егор оторвал его от подушки и посадил перед собой на кровать.

— Очнись, говорю!— сказал он, склоняясь к Косте.

Но Костя продолжал плакать. Егор размахнулся и тяжело ударил его по загривку. Костя снова свалился на постель, задыхаясь от рыданий, и с трудом проговорил:

— Убейте меня сразу, не пойду я никуда!

Егор испуганно покосился на дверь и, склонясь над Костей, зажал ему рот большой своей ладонью.

— Замолчи!— сказал он.— А то в самом деле убью!

Дрожа и по-детски всхлипывая, Костя мычал что-то ему в ладонь. Потом затих.

Егор снова посадил его на постель и сел с ним рядом.

— Ну, что, испугался, что ли? — И непривычной рукой отцовски коснулся Костиных волос.

— Нет,— сказал Костя.

— Значит, с храбрости завыл? — усмехнулся Егор.— Говори все, как есть, заодно слушать.

— Не любит она меня,— сказал Костя и всхлипнул.

— Кто?

— А Тоська!— сказал Костя.— Нисколько не любит.

— Эко горе! — усмехнулся Егор.— Еще что?

— Ничего больше нет.

Теперь они говорили шепотом. Внимательно разглядывая Костю, Егор проговорил:

— Врешь! Говори все.

— Верное слово,— встрепенулся Костяк — Как есть, ничего больше.

— Подлец! — сказал Егор.— С немцами воевать собрался, а из-за девки слезы льешь?

— Это одно к другому не касается,— вздохнул Костя.

— Не касается? Нет, брат, касается,— Егор повернул к себе Костю.— Ты чей человек?

— Как чей? — не понял Костя.

— А вот так! Ты это-то понимаешь, чей ты сейчас человек?

— Я-то? Здешний,— сказал Костя растерянно.

— Здешний,— усмехнулся Егор.— Нет, милка, врешь! Это был ты здешний, Коротков Коська, а теперь ты человек государственный — боец Красной Армии. Тебе отдается приказ идти бить врага, а ты тут на сеннике валяешься весь в соплях! Какое к тебе может быть доверие? Подлец, подлец! Верно говорят — избаловали вас, сукиных детей, до полного безобразия.— И вдруг опять, размахнувшись, ударил Костю по затылку.

Костя ткнулся носом в подушку, но сейчас же вскочил и закричал:

— Чего вы меня попрекаете? Вам хорошо... Вы от кого идете? Вы от своей жены идете, от родной матери. А я от кого — круглый сирота? Я от Тоськи шел, на нее надеялся, а она насмеялась надо мной. Губы у него задергались.

— Садись! — сказал Егор.

И усадив Костю потеснее рядом с собой, стал гладить его по спине.