Впереди веков. Историческая повесть из жизни Леонардо да Винчи - Ал. Алтаев

Картина произвела страшное впечатление. С чудной гармонией и тщательной обдуманностью художник-мыслитель старался воплотить глубокую идею в яркий образ. Обстановка дома Иосифа Аримафейского, где происходила Тайная вечеря, богатая: по стенам висят роскошные восточные ковры… В раскрытое окно скользят мягкие лучи заходящего солнца

– Как это хорошо, Леонардо! – прошептал герцог в благоговейном восторге. – Ты понимаешь ли сам, что создал? Но как коснешься ты лика Христа после твоего Иоанна? Что может быть еще совершеннее этого лица?

– Оттого у меня и остается вместо Христа пустое место, – отвечал загадочно художник.

Герцог молча, на цыпочках, вышел из трапезной: его охватило такое чувство благоговения, как будто даже звук шагов мог смутить и оскорбить «святую картину». Леонардо работал над ней долго, более десяти лет. Он хотел сделать свое произведение живым, придать каждому апостолу тело, соответствующее его душе, и душу, соответствующую телу, а по мнению Леонардо, тело – произведение души.

Винчи не пренебрегал ничем, что могло бы придать картине впечатление действительности. Она должна была сравняться по своей правде с природой. Записная книжка его была переполнена набросками фигур апостолов и Христа. Он ходил всюду, где собиралось большое количество народа, отыскивая подходящие лица или хотя бы малейшую черту, пригодную для картины. Нередко его встречали в предместьях Милана, за городом или в глухих переулках. Особенно часто бродил он в сопровождении любимых учеников в закоулках Боргетто, где скученно жили подонки Милана, да перед собором на площади Аренго, загроможденной лавками мелких торговцев. Здесь осторожно пробирался он мимо навесов, лотков, мимо лавок рыбников, откуда его обдавало скверным запахом тухлой рыбы. Он заглядывал жадно в лица зеленщиков и лоскутников, резко выкрикивавших свой товар, награждавших друг друга самыми нелестными прозвищами… Засматривался художник и на слепых нищих, которые тянули свою вечную жалобную песню и показывали всем отвратительные лохмотья и язвы. Не пропускал он даже уличных мальчишек, не пропускал и бродячего фигляра, фокусы которого и бесконечная болтовня собирали массу праздных зевак…

Леонардо вмешивался в толпу, окружавшую обманщика, который под веселую болтовню ловко показывал, будто бы на глазах толпы сначала утопил, а потом оживил муху, а воду превратил по мановению своей палочки в отличное фалернское вино.

– Пожалуйте, пожалуйте, достойная молодая дама, – говорил он молоденькой любопытной мадонне, сладко закатывая таза, – не угодно ли ближе взглянуть?..

И когда молодая женщина, убедившись, что муха совсем не была потоплена в воде, а вино явилось из рукава фокусника, отходила с легкой гримаской, скоморох злобно кричал, кривляясь и хохоча:

– Хорошо, что мадонна ушла, не выразив мне своего одобрения… Мнение женщины большой силы не имеет, – прибавлял он с презрением.

Насмотревшись на фигляра, Леонардо шел дальше и заглядывал под капюшон строгого монаха… Все это он бесстрастно заносил в свою записную книжку. Потом он брел на пристань, где причаливали барки, скрипели лебедки, а в мускулистых руках здоровых и красивых молодцов так славно работали цепи и канаты. Так создавалась знаменитая картина. Наконец и Христос был готов.

Леонардо положительно создал типы Спасителя и апостолов. Описать Христа – невозможно. Выражение лица Его, грустное и спокойное, поражает своей глубиной и тем светом кроткой любви, который теплится в Его глазах, в выражении рта, только что произнесшего страшные слова: «Истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня». Христос у Леонардо – Бог в представлении великого человека: Он останется спокойным при виде охватившего всех Его учеников страшного волнения, с ясным спокойствием мудреца, который слишком высок, чтобы предательство Иуды могло взволновать Его земною скорбью…

Христос был окончен, а фигура Иуды все еще не появлялась. Леонардо не мог найти сначала воплощение света, потом – воплощение тьмы. Герцог давно уже торопил его с окончанием картины, а настоятель монастыря выходил из себя, столько лет видя в трапезной ненавистные леса. Наконец он убедился, что Леонардо не скоро еще кончит картину и избавит его от стропил и балок, и отправился к герцогу.

– Государь, – сказал монах, униженно и смиренно кланяясь, – изъявите милость, прикажите безбожнику Леонардо поскорее кончить свою картину. Остается только нарисовать голову Иуды, а между тем он, вот уже больше года, не только не прикасался к картине, но даже ни разу не приходил на нее посмотреть.

До герцога давно уже долетели слухи о неудовольствии монахов против Леонардо, и на этот раз он послал за художником. Леонардо явился.

– Что я слышу про тебя? – резко проговорил Моро. – Лень твоя уже слишком взяла над тобою власть. Монахи не дают мне покоя, говорят, что ты уже год не заходил даже взглянуть на свою картину.

– Разве монахи что-нибудь понимают в живописи? – возразил, спокойно пожимая плечами, Леонардо. – Правда, что моя нога давно уже не переступала порога монастыря, но монахи ошибаются, что я не посвящаю картине по крайней мере часа два в день.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Вашей светлости известно, мне ведь остается написать только голову Иуды, этого отменного мошенника. Необходимо поэтому дать ему физиономию, соответствующую вполне столь чудовищной подлости. Поэтому я ежедневно утром и вечером хожу в Боргетто, где, как известно вашей светлости, живут все мошенники и негодяи вашей столицы. Но до сих пор я еще не встретил хотя сколько-нибудь подходящего лица. Лишь только мне такое лицо встретится, я в один день окончу картину. Однако если мои поиски окажутся напрасными, я возьму черты лица отца-настоятеля, приходившего к вашей светлости жаловаться на меня: его лицо вполне соответствует моей цели.

Услышав это спокойное заявление, герцог громко расхохотался.

Наконец подходящий тип был найден, и Леонардо принялся за работу. Он любил, чтобы посетители, приходившие смотреть на его произведение, свободно высказывали свои мнения. Работал он порывисто, часто забывая даже о пище, и не расставался тогда с кистью с восхода солнца до глубокой ночи, а иногда по целым неделям и даже месяцам не прикасался к картине. Часто он приходил в монастырь только для того, чтобы взглянуть на свое произведение, и проводил около него несколько часов со скрещенными на груди руками, созерцая прекрасные фигуры и подвергая их строгой оценке. Иногда делал он только два-три мазка и сейчас же уходил.

Но вот окончен был и Иуда. Старинные живописцы обыкновенно уединяли предателя, удаляли его на другой конец стола для избежания нежелательного смешения. Леонардо да Винчи посадил его среди товарищей: предатель должен был выдать себя своей позой и выражением лица. В то время как другие при словах Христа открыто устремляются вперед, он отодвигается назад, собирается с силами, принимая оборонительное положение с видом потревоженного животного. Он поражен тем, что Христу все известно, и сжимает судорожно кошелек, так как он – казначей апостольской общины. Нечаянно перевернул Иуда солонку – дурная примета у многих народов Востока. Главная черта Иуды – жадность к деньгам, ради которой он способен на самый низкий поступок, схвачена превосходно.