Музыка ветра - Карен Уайт

Я сделала ошибку, оглянувшись и взглянув на Гиббса. По его лицу вдруг разлилась задумчивость, пожалуй, даже нежность… Вот уж никогда бы не подумала, что мой деверь так склонен к сентиментальности. Я быстро отвела глаза и толкнула дверь в спальню.

Кровать аккуратно застелена. Покрывало ручной работы в сине-зеленых тонах, напоминающих океанский прибой, тщательно заправлено по краям неширокой кровати с узкими рейками по бокам, похожими на карандаши. Из-под подушки виднеется крохотный край ночного пеньюара Лорелеи, того, что с леопардовой расцветкой. На прикроватной тумбочке, рядом с упаковкой какого-то противокислотного лекарства, лежит объемная тетрадь, по внешнему виду смахивающая на дневник, в ярко-розовой виниловой обложке. Наверняка большинство страниц в этом дневнике чистые. Что она станет записывать в свой дневник, эта Лорелея? Разве что помечать, в чем была одета вчера, чтобы не повториться и не надеть ненароком этот же самый наряд и на следующий день.

На туалетном столике перед зеркалом расставлена целая батарея разнообразных косметических средств, кремов, гелей, масок, привлекающих взгляд своими золочеными пробками. Я не успела просмотреть и половины, чтобы найти хотя бы одно знакомое название, как услышала, что Гиббс тронул дверцу шкафа.

Громоздкий шифоньер несколько непривычной формы примостился в самом углу комнаты, выпирая из этого угла своими габаритами. У меня даже сложилось впечатление, что кто-то уже пытался уменьшить его необъятные размеры, затеяв нечто, отдаленно напоминающее модернизацию спальни. Собственно, такая же картина была замечена мною и в других спальнях тоже. Старинную мебель явно хотели приспособить к веяниям нового времени. Впрочем, насколько можно судить, попытка обновить антикварные гардеробы прошлого или даже позапрошлого века – это, пожалуй, единственное усилие прежних хозяев привнести в свой дом хоть что-то из современной жизни.

Чемоданы Лорелеи были составлены друг на друга на дне шкафа. Их содержимое уже красовалось на многочисленных плечиках. Просто образцовый порядок в вещах! Перед чемоданами были выставлены туфли. Множеств пар обуви, и все до единой на умопомрачительно высоченных каблуках.

Прямо над рейкой с вешалками – глубокая полка на всю ширину шкафа. На ней множество коробок. Целых три ряда коробок разной ширины и объема, уложенных аккуратными стопками до самого верха.

– Похоже, именно в этих коробках бабушка и хранила все мое имущество, – негромко проронил Гиббс, скорее разговаривая с собою, чем обращаясь ко мне. Но вот он оглянулся на кровать и добавил: – У меня такое чувство, что здесь вообще ничего не изменилось с тех давних пор, когда я обитал в этой комнате.

– Что совсем даже неплохо, – отозвалась я и осторожно спрятала леопардовый пеньюар с глаз долой, затолкнув его поглубже под подушку.

Гиббс бросил на меня короткий взгляд.

– Потому что – что?

Я слегка покраснела. Кто за язык тянул, право дело? С какой такой стати я должна делиться с кем-то своими семейными секретами? Перемывать свое грязное белье… Тем более с этим человеком. То, что у нас с ним общая фамилия, ничего не значит… И ничего не меняет. Мы с ним – чужие люди.

Я сделала вид, что поправляю подушки на кровати.

– Когда я поступила в колледж и уехала из дома, отец продал дом, в котором я выросла, и переехал в небольшую квартирку. И ничего не взял с собой из старого дома. Выбросил все. Мебель, новогодние игрушки, одежду. Даже постельное белье – одеяла, простыни…

– И ваша мать позволила ему сделать это?

Я почувствовала легкое головокружение. Столько лет прошло после гибели мамы, а рана все никак не заживает. И горечь утраты такая, будто она умерла только вчера.

– Мама умерла, когда мне было двенадцать лет.

Какое-то время Гиббс молча смотрел на меня.

– А я потерял свою маму, когда мне исполнилось только пять лет. Кэлу на тот момент было пятнадцать. Это было очень тяжело. И возраст здесь совсем ни при чем. Какая разница, сколько тебе лет, когда умирает твой отец или мать? Все равно, такое чувство, будто уходит какая-то часть тебя самого.

Я уставилась на него в некотором смятении. Ведь точно такие же слова я сказала своему отцу сразу же после похорон мамы. Мамы нет, и вот уже сколько лет я ковыляю по жизни, будто у меня отняли одну ногу. Я быстро отвернулась к шкафу.

– Забирайте любые коробки из тех, что лежат на этой полке. Просмотрите, то, что вам не нужно, оставляйте. Я потом сама разберусь с их содержимым. Что выброшу, что раздам. Едва ли в них есть вещи, которые могут мне понадобиться.

– А что это? – спросил он.

Я подошла к нему ближе, и он взмахом руки указал мне на коробку из гофрированного картона, на которой не было никаких пометок. И тут меня снова повело в сторону, и я опять попыталась совладать с собой. Но прежде чем промямлить хоть что-то в ответ, я в изнеможении закрыла лицо руками, чувствуя, как у меня внутри все дрожит.

Гиббс бросил на меня встревоженный взгляд.

– Прошу прощения, – выдавила я с трудом, опуская глаза вниз, чтобы не встречаться с ним взглядом. Внезапно до меня дошло, что его глаза точно такие же, как у Кэла.

Гиббс ничего не ответил, но я чувствовала, что он продолжает наблюдать за мной. Я подошла к двери и нажала на кнопки электрических включателей. Загорелся свет в комнате, заработал вентилятор под потолком.

– Здесь такая духота, – сказала я извиняющимся тоном и стала обмахивать лицо рукой.

– А вы еще блузку с длинными рукавами надели, – посочувствовал мне Гиббс. – С короткими было бы попрохладнее.

Я глянула на свою блузку. Все тот же неизменный беж. Интересно, как долго я буду одеваться исключительно в бежевое? И почему я продолжаю это делать и сейчас?

Внезапно меня снова охватила злость. Надо побыстрее уйти из этой комнаты, как можно быстрее. Стараясь не смотреть на Гиббса, я сказала:

– Все коробки, которые вы отберете для себя, выставляйте прямо в холл. Туда мы станем относить все, что вы еще отыщете в других помещениях. А я пойду загляну в комнату к Оуэну. Посмотрю, все ли там в порядке.

– О, там наверняка полный порядок, – небрежно отреагировал Гиббс и, повернувшись ко мне спиной, занялся разбором коробок.

Почему-то его небрежный тон меня задел.

– Почему вы так уверены? – не удержалась я от вопроса.

– Знаю по собственному опыту. Когда ребенок теряет отца или мать, то он старается изо всех сил, ведет себя самым образцовым образом. И все ради того, чтобы угодить тому из родителей, кто остался в живых, чтобы – не дай бог! – не расстраивать его. А то и он вдруг возьмет и умрет.

А ведь и правда, подумала я, вспомнив, как я из кожи вон лезла после смерти мамы, чтобы угодить отцу. Лучшая студентка, примерная дочь, отличная домохозяйка. Словом, я старалась изо всех сил, чтобы уход матери из жизни как можно меньше сказывался на отце, чтобы он вообще не замечал ее отсутствия. И как ни странно, это срабатывало и работало до тех пор, пока отец не встретил Лорелею.