Тайна князя Галицкого - Александр Прозоров

Басарга отстранился от столба, с интересом прислушиваясь к речам своего утонченного видом и воспитанием побратима.

– И знаешь что, друже… – недовольный качеством своей работы, снова взялся за намелованную тряпицу Софоний. – Смотрю я на тебя, смотрю на муки твои… И веришь, больше не хочу. Ну ее, муку такую невыносимую. Зачем? И помочь тебе хочется, брат, ан чего по доброте и жалости своей ни делаем, все так выходит, что токмо свечу огненную ближе подносим.

– И что вы делаете?

– Да покамест ничего страшного, – улыбнулся, начищая сталь, боярин Зорин. – Как мы отъезжали, попросил я Матрену-книжницу за домом присмотреть. Ты ведь приезжий, из деревни. Не ведаешь, что с хозяйством в Москве случиться может, коли без хозяина хоть на время останется. А что познакомились с ней, так ты о сем и сам давно догадался. Ты о доме-то заранее побеспокойся, когда снова на Вагу соберешься. Нет больше Матрены. Ушла.

От напоминания о сем боярин Леонтьев невольно болезненно вздрогнул и снова уткнулся лбом в прохладный сосновый столб.

– А что до вопроса твоего, друже, – оценив заточку в последний раз, Зорин загнал клинок в ножны, – то советчика тебе не найти. Таких, как ты, вестимо, один из ста случается, которые страсть безумную испытали. Где же тебе советчика отыскать? Мы о беде подобной токмо по сказкам и ведаем. Ты, главное, Басарга, не сгори.

Софоний похлопал его по плечу, спрыгнул с перил, дошел до входной двери, взялся за ручку, остановился:

– Ты хоть слышал, о чем я тебе сказал, побратим?

– Что спрашивать некого.

– Если ты с государем так же беседовал – странно, что тебе голову взаправду не отсекли. А сказал я тебе, что в поход мы ратный уходим.

– Не слышал… – мотнул головой Басарга.

– Я понял, побратим, – усмехнулся Софоний. – Князь Михайло Воротынский на Яик нас ведет, планы стражи порубежной верстать. Ты ныне холоп царский, ты остаешься. Мы же холопы княжеские, он нас исполчает.

– Яик? Порубежный?

– Ох, друже… – покачал головой боярин Зорин. – С тобой хоть плачь, хоть смейся. Ничего округ не замечаешь! Знай же, что боярин Иван Черемесинов по велению государя Иоанна Васильевича в этом году в Астрахани воеводой царским сел. Так что ныне рубежи русские по Яику и Тереку проходят. Их теперича оборонять и надобно. На Орехов Спас[14]выступаем. – Он вздохнул: – Веришь, нет, что всего три года тому порубежье наше близ Нижнего Новгорода проходило, там от набегов татарских отбивались? А ныне уже Яик… Милостив Господь. Поклон ему за государя нашего, – размашисто перекрестился Софоний и вошел в дом.

В преддверии нового похода служивые люди пуще прежнего взялись за науку Ганса Тальгоффера[15], стремясь прихватить с собой лишние крупицы полезной мудрости. И холопы, и бояре, сверяясь с рисунками, занимали правильные стойки, парировали, подныривали, защищались, кололи. Сперва просто бок о бок, а потом друг против друга. В первый миг никто и не заметил, как приоткрылась калитка и во двор вошла женщина в скромном суконном плаще, запахнувшись в него целиком, и в мягкой собольей шапке.

– Простите… – первым остановился Илья Булданин, размахивающий саблей в опасной близости от гостьи.

– Княжна Шуйская? – сглотнул Тимофей Заболоцкий и спешно одернул рубаху: тренировались служивые только в рубахах и полотняных штанах.

– Мирослава… – застыл на месте с поднятым копьем Басарга.

– Царица послала предупредить, чтобы ты пока не отъезжал…

– Нет, нет, княжна, не нужно при нас, простых боярах, о делах царских сказывать, – первым спохватился Софоний. – Сии речи не для наших ушей. Ты в дом входи, на второй этаж поднимайся. Там в тишине с подьячим и побеседуете.

Гостья оглядела потных, тяжело дышащих воинов и послушалась. Едва за нею закрылась дверь, Софоний тут же приказал:

– Басарга, одежду скидывай! Платошка, бегом за рубахой чистой и портами, Мартын, воды бадью принеси!

В несколько рук боярина Леонтьева стремительно ободрали догола, окатили тремя ушатами ледяной воды, помогли одеться и отправили наверх. Молодой человек даже не пикнул. Его снова бросило в жар.

К себе в светелку Басарга поднимался на ватных ногах, пытаясь придумать, что в такой ситуации нужно говорить? Слов в голове кипело неимоверное количество – но они упрямо не желали складываться во фразы. И когда боярин открыл дверь, то сказать ничего так и не смог. Просто подошел к ожидающей у окна девушке, взял ее за руку. Она ответила пожатием пальцев, и горячая волна покатилась вверх, к плечам, обдала жаром голову, наполнила все тело.

– Государыня Анастасия повелела упредить, дабы ты из Москвы не отъезжал, пока она вклада для обители Важской не… передаст… – Княжна говорила все тише и тише, и, чтобы услышать ее, Басарге приходилось нагибаться ниже к губам, пока они наконец не соприкоснулись, задавив последние слова.

Басарга целовал ее и целовал, пьянея от близости и доступности главного сокровища мира, не понимая, что можно, а чего нельзя, впитывал ее запах, тепло, бархатистость кожи, жалобные стоны, сжимая в объятиях, пока внезапно княжна не оттолкнула его со всей решительностью:

– Что ты делаешь, боярин?! Люди внизу! Они же все поймут! – И, в свою очередь, отскочила к дальней стене, горячо дыша. Закрыла глаза, повторила: – Царица вклад в пустынь Трехсвятительскую сделать желает. Пока не пришлет, не уезжай…

Гостья быстро пошла к дверям, но не вынесла, повернула, снова упала к нему в руки, покрывая лицо поцелуями и сама утопая в них. Однако опять смогла в последний миг сдержаться, оттолкнуть любимого и побежать вниз. Басарга нагнал ее уже у выхода, когда княжна поправляла шапку и плащ. Мирослава протянула к нему руку, сжала пальцы, но приблизиться не позволила, вышла во двор.

Служивые продолжали заниматься упражнениями, косясь на царскую посланницу, но не отвлекаясь. Княжна, не попрощавшись, поспешно пересекла двор. И бояре тоже сделали вид, что не заметили ее ухода.

* * *

Сотоварищи наполнили братчину пивом через два дня. Пустили ее по кругу, вспоминая день своей первой встречи, кровное родство Арской башни. Клялись в верности друг другу до последнего вздоха и в том, что завет этот передадут потомкам, дабы и те сохранили узы, которые куда крепче родства по происхождению.

Пирушка, как обычно, затянулась до утра, почти весь новый день побратимы отсыпались, лишь изредка подходя к угощению и окликая друг друга – и новым днем трое из четверых с первыми лучами солнца отправились на двор князя Воротынского, чтобы уже оттуда, вслед за своим господином, выступить в дальний и непривычный пока еще поход.

Тришка-Платошка, в одиночку долго наводивший порядок, в конце работы где-то притих. Наверное, допил оставшееся пиво и заснул. Но у боярина Леонтьева искать его и наказывать настроения не было. Он ушел к себе в покои, удивляясь необычно тихому дому. Открыл бюро, переложил туда со скамьи уже изрядно потрепанный «Готский кодекс», взял сшитую «Путевую тетрадь», что весила не меньше, а знаний хранила даже более. Открыл, полистал, потом положил внутрь и поднял крышку.