Наш дикий зов. Как общение с животными может спасти их и изменить нашу жизнь - Ричард Лоув

Океанограф Пол Дейтон увлекался дайвингом, часто нырял и питал особую любовь к морским котикам. По его мнению, они намного умнее собак, и котикам нравилось, когда им гладили животы. Иногда он играл с ними, да и с морскими львами тоже.

Однажды, ныряя в море Кортеса в Байе, он натягивал веревку со свинцовым грузиком на конце, отмечающую его путь и позволяющую ему вернуться к тому месту, с которого он начал погружение. Дейтон поднял с морского дна губку и посмотрел на нее. Вдруг откуда-то сверху упала еще одна губка и ударилась о песок прямо перед ним, а следом нырнул морской лев. Он повернул голову, чтобы посмотреть на Дейтона, как бы говоря: «Хочешь губку? Вот тебе губка». Пока Дейтон продолжал работать, перед ним упали еще три губки. Затем последовал свинцовый груз, а за ним – вся веревка. Дейтон убежден, что морской лев сыграл с ним шутку. Подколол его.

Животные учат нас с помощью своего языка и своих историй, а мы учимся, пересказывая их.

В мемуарах H Is for Hawk («Я» – значит «ястреб»), в эссе «Как животные научили меня быть человеком» писательница Хелен Макдональд пишет: «Цель изображения животных в средневековых бестиариях (коллекциях рисунков реальных или воображаемых животных, имеющих символическое значение) состояла в том, чтобы дать нам урок жизни, научить жить». А наши мозги, утверждает она, все еще работают как эти бестиарии. «Мы трепещем при мысли, что можем быть такими же дикими, как ястреб или ласка, обладать внутренней свирепостью, достаточной для того, чтобы добиваться того, что нам хочется. Мы смеемся над видео с животными, которые заставляют нас желать жить радостно, подобно весело прыгающему ягненку. Но она предостерегает: «Никто из нас не может ясно видеть животных за историями, которые мы им рассказывали. И все же мы надеемся. Пытаемся. Что тоже очень хорошо и важно».

Дейтон согласен с предостережением Макдональд о чрезмерно активной интерпретации поведения животных через призму наших собственных историй. Он сказал мне, что когда-то был знаком с техником в Институте океанографии Скриппса, имевшим домашнего осьминога, который ненавидел офисного кота. Кот спал на солнышке рядом с аквариумом, и каждый день техник находил полоску соли, тянущуюся от аквариума до спального места кота. «Осьминог обливал спящего кота из шланга, – предположил техник. – Возможно, это было проявление чувства юмора, но я подозреваю, что этот поступок был скорее оборонительным, чем игривым». Кот, вероятно, пытался вытащить осьминога из аквариума, а осьминог наносил превентивные удары – дело-то серьезное. Как в футболе.

Дейтон предпочитает верить, что в каком-то узле своего множественного мозга этот осьминог получал удовольствие от своего тайного нападения на кота. Дейтон и сам любит подурачиться.

Заинтересовавшись ролью игры в отношениях между людьми и другими животными, я позвонил Стюарту Брауну – психиатру, клиническому исследователю и основателю Национального института игр. Браун годами наблюдал за играющими животными. Некоторое время он также тесно сотрудничал с Национальным географическим обществом и приматологом Джейн Гудолл. «Два года я гонялся за животными по всему миру», – сказал он. Но его погоня была больше связана с людьми, чем с животными. Пока мы разговаривали, он сидел в своем кабинете: «Мой дом на дереве прямо сейчас у меня над головой. В ней стоит двуспальная кровать, световые люки, витражное окно. Там наверху шумно, потому что каждый раз, когда дует ветер, дерево скрипит».

Как и следовало ожидать, когда внуки Брауна были маленькими, он много времени проводил в доме на дереве: «Мы ходили туда рассказывать истории». Там он репетировал рассказы, которые потом излагал ученикам.

– По своей природе человек – это «лабрадор-ретривер от приматов», – сказал он. Он сказал это в хорошем смысле. Сейчас, когда наше общество все сильнее страдает от стресса, многим из нас необходимо напомнить о том, что нужно больше играть и заново научиться этому. Возможно, именно поэтому можно увидеть так много людей, держащих в доме лабрадоров-ретриверов и гуляющих с ними в парках.

В своей книге «Игра» Браун описывает игру как «досознательную и довербальную деятельность – она возникает на базе древних биологических структур, существовавших до возникновения сознания или способности говорить». Определять понятие игры всегда казалось Брауну так же странно, как и объяснять суть шутки – ее анализ уничтожает в ней все веселье. Тем не менее, отчасти для того, чтобы унять «беспокойных уроженцев Техноландии», которые появляются на его презентациях, он составил схему, описывающую игру как «очевидно бесцельную (созданную ради нее самой)» и добровольную деятельность. Игра также обладает врожденной привлекательностью, поскольку она дарит избавление от давления времени и самосознания, обладает импровизационным потенциалом и способствует «продлению желания» – причудливого (или лаконичного) способа выразить тот факт, что мы хотим продолжать делать это, и когда игра закончится, мы пожелаем делать это снова.

Глядя на схему Брауна, я подумал, что каждое отмеченное качество может быть применено к большинству наших контактов или отношений с другими людьми – хотя, конечно, некоторые из этих контактов не являются добровольными или желанными. Он утверждает, что исследования показывают: с эволюционной точки зрения игра является биологической необходимостью для поддержания здоровья и «силы, которые инициируют игру, исходят из древних центров, отвечающих за выживание мозга – ствола мозга – где также заложены другие сохраненные древние способности к выживанию». Браун предупреждает, что все подобные определения и схемы не отражают ощущения, возникающие во время игры. Выбросить эмоции за пределы научного исследования, по его мнению, – «то же самое, что устроить званый обед и подавать к столу фотографии еды».

Браун – медик-исследователь, профессионально занимающийся эволюционным наследием. «Наше единство с родственниками-животными, наш союз с природой, наша ДНК – все это восходит к растительной жизни, мы взаимосвязаны». И эта взаимосвязь – особенно если к ней применить воображение – продолжает формировать нас, причем не только в далеком будущем, но и прямо сейчас. «Опять же, я не знаю: то, что происходит между вами и животным, является проекцией, или чем-то физическим, или, возможно, духовным. Но неважно, что я этого не знаю. Есть некое явление, которое кажется положительным». Первобытная игра может активировать это формирование.

Игра – это форма магического воздействия, которое выводит нас за пределы собственного «я», дает более глубокое понимание другого существа, более развернутый опыт. А когда мы возвращаемся внутрь себя, возможно, дарует нам даже большую мудрость. Критический антропоморфизм – «влезание в змеиную шкуру», как выразились биологи Хесус Ривас и Гордон Бургхардт, – это форма игры и рассказывания историй.

В этот момент разговора Браун спросил меня, какие рассказы о встречах с другими животными я собрал, общаясь с другими людьми. Я поделился некоторыми из них, включая мою собственную встречу с беркутами на берегу озера. И объяснил, какие темы, по моему мнению, присутствовали в большинстве этих историй, включая «среду обитания сердца».