Испания: Поздний обед - Поль Ричардсон

Потом мы втроем сидели на застекленном балконе и смотрели на море. Наступило время прилива, и внизу на пляже плескались волны. Хосе был настроен пооткровенничать.

— Зачем мне нужно спутниковое телевидение, когда у меня такой вид из окон? Он заменяет мне экран телевизора! — И Хосе жестом указал вдаль. — Я вижу, как приходят суда и как они уходят. Я вижу на горизонте грозовые облака и не скучаю ни минуты. Знаешь, кто тот парень в оранжевой робе? Это мой друг, сейчас пойдет в море за крабами. Работает ночами, отсыпается до полудня, а затем везет свой улов на рынок. Неплохая жизнь. Хотя, пожалуй, я все-таки лучше устроился: сижу тут и смотрю себе, как он работает.

А тем временем человек, о котором мы говорили, освещенный мигающей единственной лампой, лениво загружал на палубу своей шлюпки множество крабовых ловушек. Его оранжевая роба таинственно мерцала в неверном свете лампы. Когда стало смеркаться и начался дождь, мы молча сидели со стаканами «Рибейро» в руках и наблюдали, как рыбак, пыхтя, выбрался из маленькой гавани и зашлепал по гладким водам Риа. Яркое пятнышко его оранжевой робы еще долго светилось вдали.

Интересно, как живут люди в сельской местности? Я имею в виду настоящее, истинно деревенское сообщество людей, которые существуют за счет земли и знают, как ее обрабатывать. Крестьяне никогда не задумываются о том, что сельская местность красива или романтична, и у них вид вспаханного поля, рощи оливковых деревьев или виноградника вызывает примерно такие мысли: вот земельный участок, он позорно запущен (недостаточно ухожен, обработан как следует); красивыми деревьями эти люди считают те, что хорошо подстрижены и плодоносят. Мне давно хотелось посмотреть на сельскую жизнь изнутри, и вот теперь я кое-что об этом знаю, хотя и не слишком много.

В 2000 году я наконец покинул Ибицу, желая подыскать более спокойное, более дешевое место для проживания, подальше от угнетающего присутствия моря. После долгих поисков, которые я вел с переменным успехом, я в конце концов поселился в небольшом поселке в глубокой испанской провинции, так далеко от побережья, как это только было возможно. В самой глуши, на границе с Португалией, мы с Начо приобрели небольшую ферму с оливковыми деревьями и виноградником и занялись капитальным ремонтом. Мы обзавелись коровой, свиньями, цыплятами. Вскоре мы уже сами выращивали овощи и фрукты, применяли, так сказать, на практике все, чему учились много лет, но на этот раз действуя с большим размахом и большим успехом. У нас получалось даже то, чем мы раньше никогда не занимались: так, например, мы сами изготавливали вино и оливковое масло. Мне это очень нравилось: мы, что называется, совмещали полезное с приятным. За прошедшие пять лет я узнал многое о том, как производятся продукты питания в традиционных обществах Старого Света, узнал столько, что это превзошло мои самые смелые надежды.

О том, насколько глубока в современном западном обществе пропасть между реальной жизнью провинции и бытом городов, рассказывалось в одной из программ британского телевидения; выяснилось, что лондонские школьники не знают, как выглядит луковица. В Испании в начале XX века разрыв между двумя мирами был вызван не столько невежеством, сколько абсолютно разным качеством жизни.

Если к началу 20-х годов испанские города обрели блага современной цивилизации вроде электричества, телефона, водопровода и канализации, то в деревнях бытовые удобства долго еще находились в зачаточном состоянии, да вдобавок жителям сельской местности еще постоянно угрожали болезни и голод.

Я видел фотографии, сделанные в испанских деревнях в начале двадцатого века: на них запечатлены робкие, подозрительные, испуганные люди — их лица напоминают представителей людей исчезнувших или исчезающих цивилизаций.

Сто лет назад Испания во многих отношениях была скорее страной третьего мира, нежели первого. Даже в городах имелось не так уж много домов с водопроводом или канализацией, а в сельской местности подобная роскошь была немыслима. Врачи встречались редко, да и к тому же им надо было платить. Те, кто не мог себе это позволить, полагались на народную медицину: пили снадобья из трав, обращались к целителям и повитухам. Образование жители деревни получали самое примитивное, а учителям платили так мало, что родителям учеников приходилось их подкармливать, что, кстати, отражено в народном присловье: «Голодный, как учитель». Детей в семьях заставляли работать с раннего возраста: они пасли овец и свиньей, собирали фрукты. Всё, в том числе и занятия в школе, подчинялось распорядку сельскохозяйственных работ.

В первой половине XX века сельское хозяйство Испании было одним из самых отсталых в Европе. Там и не слыхивали о тех нововведениях, которые были в ходу, скажем, в Великобритании. Правда, были достигнуты кое-какие успехи благодаря реформе, проведенной во время Второй республики в 1933 году, но вспыхнувшая в 1936 году Гражданская война помешала дальнейшему развитию, и в 40-е годы сельское хозяйство практически скатилось обратно к уровню XIX века: минимум механизации, повсеместное использование труда батраков и поденщиков, никаких тебе контрактов или профсоюзов. В южной части страны земля в основном была объединена в латифундии (поместья), где жизнь работников и их семей подчинялась сеньору (хозяину), и часто люди существовали там в полной нищете. Бедняки, владевшие небольшими участками земли, жили ненамного лучше: если урожай был хорошим, цены падали и их доход снижался, а в неурожайные годы им приходилось покупать продукты питания на рынке, то есть залезать в долги, которые они зачастую не могли выплатить, и голодали всей семьей.

В июне 1922 года знаменитый врач Грегорио Мараньон сопровождал короля Альфонса XIII, который отправился на охоту в самый тогда неразвитый и изолированный регион Испании: Лас-Гурдес, что в Северной Эстремадуре. Позже Мараньон написал в своих мемуарах, что из-за того, что население повсеместно голодает, тут широко распространены рахит, малярия и прочие подобные болезни. Несколько крестьян подошли к нему, держась за животы от боли. Доктор сообразил, что это отнюдь не симптом последствия острого голодания и даже дал ему название «болезнь Лас-Гурдес».

В 20-е годы мадридская газета опубликовала серию статей под рубрикой «Письма с фермы», желая показать читателям реальную жизнь в большом частном поместье возле Херес-де-ла-Фронтера. По сельскохозяйственному календарю год начинался в День святого Михаила, 29 сентября, когда поля под паром готовятся к севу. Работникам платили двадцать одно кварто (медная монетка стоимостью приблизительно в три цента), а также выдавали скудный паек: три фунта хлеба и чашку оливкового масла на десятерых плюс соль и уксус. «Из этих трех фунтов хлеба и приправ, — говорилось в газете, — они готовили три гаспачо: два горячих супа на утро и вечер и один холодный, который ели в полдень».

Рабочий день начинался рано, особенно в период пахоты. «На утренней заре молитва, а затем все работники трудятся в поте лица до заката солнца, делая всего два перерыва, чтобы поесть и перекурить…»

Зимой делать на ферме было нечего, и многих работников отправляли назад, в родные деревни — Грасалему, Банаокас или Аркос-де-ла-Фронтера. Журналисты рисуют жалкую картину жизни этих людей дома. «В это время года только-только появляются артишоки и стеблевая спаржа, и многие их собирают для продажи, чтобы заработать несколько кварто, которых едва хватит на хлеб. Да и сами они едят эти артишоки, сваренные в воде и почти всегда без масла; никогда этим беднягам не доводилось попробовать деликатесов, которыми потчуют заключенных, — турецкого гороха и свиного сала».