Открывается внутрь - Ксения Букша

– А ты другого ничего не потянешь пока. Ты Петю сегодня слышал? Ты так сможешь? Нет. Вот именно. Кроме того, ты молодой еще, тебе всего двадцать три. А голова у тебя, честное слово, неплохая, Стас! И ты на самом деле не по возрасту умен в некоторых вещах! Та же математика, те же финансы, ты же олимпиады выигрывал, почему ты не хочешь взять это на себя? Генеральный директор должен вести либо маркетинг, либо финансы; я веду маркетинг, ты будешь, когда меня сменишь, вести финансы – почему нет, зачем пытаться лезть в то, чего ты не можешь, лучше сосредоточиться на том, что у тебя получается хорошо!.. И у тебя есть задатки, я же вижу, ты четко просекаешь людей, ты их, правда, не любишь, но это не обязательно!.. Я тебя потому и посадил для начала поработать с клиентами. И ты работаешь, если бы не эта твоя непонятно откуда взявшаяся апатия, которую в последние месяцы я вижу, и раздражение на всех… Женя – я отчасти тебя понимаю, она бывает не права, она многого не видит, она слишком угодлива порой бывает, балует клиентов, а не всем клиентам на пользу баловство… Как правильно говорит Регина, «а если клиент не прав, то это не твой клиент»… Иногда нужно и приструнить, а для Жени, которая привыкла только продавать, для нее это немыслимо, она просто не может перестроиться. А ты очень хорошо умеешь именно ставить на место… Эй, Стас, я с кем разговариваю?..

* * *

Стас сидит в усталой позе, согнувшись, рядом со столом препода. Теребит в руках билет. Смотрит перед собой.

– Инфляция – это… переполнение каналов…

Мысль, вильнув хвостом, иссякает. Стас проводит рукой по волосам. Препод уже торопится, уже подсказывает ему:

– Давай по-простому. Что происходит, когда инфляция?

– Деньги обесцениваются.

– Так. А уровень цен общий?

– Растет.

– Значит, инфляция – это что? О, боже мой. Инфляция – это общий рост цен. Давай зачетку.

Стас поднимается по лестнице. Чирк, чирк подошвами «крокодилов». Вот два зеркала друг напротив друга. В одно глядишься, из другого выглядываешь. Зеркала старые, кривоватые. Бесконечность кривая, дурная.

Стас придирчиво разглядывает себя. Длинное унылое лицо. Неистребимые прыщи на скулах. Темно-русые пряди прилипли ко лбу. Дурацкий вид. Мудацкий.

С площадки третьего этажа раздается резкий вопль:

– Эй, Папуля! Английского не будет!

Стас вздрагивает от неожиданности. По лестнице, размахивая бумагами, скачет вниз белобрысая толстуха.

– В зеркала смотришься? – кричит уже снизу, уносясь. – Красавчег! – и хохот снизу, на три голоса.

– Ну, ты-то, блин, тоже… жизнь со знаком качества, – сварливо бормочет Стас.

У расписания приятели. Стас сует им холодную жесткую ладонь, проходя мимо, – мужское приветствие. На душе у Стаса тоскливо. Можно нажраться, поехать в клуб. Можно валяться весь вечер, тупить вконтактик, пиво глушить. Тоска все равно остается.

– Йес! – крик за спиной. – Па-пу-ля! Английского не будет!

– Знаю, – бормочет Стас.

После первой сессии встал вопрос, где праздновать. Стас и предложил: давайте на даче у моего папули. Как раз тогда познакомились с ним, Стас гордился. «У папули! – подхватил главный шут группы. – Да-да-да! Поехали к Стасикову папуле!..» Так всю дорогу и стебался. Ну, знаете, как это бывает. Слово не воробей. С тех пор Стас стал Папулей.

Надо зайти в библиотеку. Взять пару книжек – готовиться к семинару. С интернета все не скатаешь. Приходится, короче, учиться иногда. Зачем, правда, ни хрена не понятно.

Стас берет книги, спускается в вестибюль, запахивает куртку, выходит на улицу. Там солнце, холод, пыль и лед. Машина чивиркает, мигает навстречу, через пару секунд разблокируется замок. Стас садится за руль. Включает радио, снимает куртку. Едет.

Вырулив с бульвара на проспект, он снова набирает ее номер.

– Заеду.

– Зачем?

– Поговорить. Тебе купить чего-нибудь? Я мимо «Окея» поеду все равно.

– Ну, купи, там… яблок зеленых. Все, больше ничего не надо.

Времени половина четвертого, пробок еще нет. Стас едет и курит. Окно приоткрыто, сквозняк ерошит волосы. На небесах светло-светло, в городе сияние, резкие тени, мороз, ледяные повороты, вмятины в трансформаторных будках; неистовый весенний холод, и солнце, как ни в чем ни бывало, сверкает, ничуть не грея, яростно и восторженно.

* * *

Стас вылезает из машины. С трудом разгибает ноги. Ревматизм в двадцать три года – это, скажу я вам, неприятная штука. Он запахивает куртку и идет, скользя «крокодилами» по мерзлому насту: шурх, шурх.

Она сидит на скамейке, ребенок рядом спит в коляске.

– Привет.

Кряхтя, присаживается на корточки рядом с коляской. Слава богу, не в отца. Хорошо, что девчонка.

– Что сказать-то хотел?

Стас прокашливается.

– Выгнала его, значит?

– О, как вы мне все надоели. Если ты приехал устраивать сериал, то давай до свиданья.

Яркое, ослепительное небо. Стас вытягивает шею. Сует руки в карманы.

– Я так понял, что ты няню не хочешь. Садик нашел. Частная группа в обычном саду. Ясли. С восьми месяцев берут. Типа, ну, сначала я, а потом, если захочешь, если сможешь, сама будешь платить. Недорого. Проспект Добролюбова…

– И кто ее туда возить будет?

– Я.

– Спасибо, нет. Не нужен нам частный садик на проспекте Добролюбова.

– Как скажешь. Ну, я просто хотел… Ну… Мы с тобой друзья же все-таки…

Тридцать три холостых оборота Стасова сердца. Она молчит. Курит и смотрит равнодушно.

* * *

Река рябит, холодный ветер треплет голые ветви кустов. Машина облита ярким солнцем. Все то пламенеет, то погружается в густую серую тень.

«Единственный бизнес на свете, в котором нет никаких проблем!» – ритмичной диджейской скороговоркой выпаливает радио. Эту рекламу сделал Марков. Он любит сам делать рекламу. Много раз говорил, что любит продавать и не любит копаться в финансах. Финансистом у нас будет Стас, у него математические мозги, с логикой порядок. Старший сын у Маркова давно погиб – выпилился. Вот Марков и взялся за Стаса.

Стас кладет голову на руль и представляет, что вокруг нет никакого солнца и он не в машине, а в рубке ледокола. Старого, советского. И что в полярную ночь этот ледокол идет куда-то на север, сквозь льды, идет далеко-далеко, а кругом полярная ночь, и так хорошо и спокойно, потому что солнца не будет никогда, никогда.

Тоня живет в квартире четыреста пятьдесят девять на пятнадцатом этаже, от лифта направо. Ей пятьдесят три года, но она выглядит моложе, хотя раньше много пила. А может быть, она выглядит моложе, потому что типаж такой: маленькая, худая и веселая. У Тони синие вьющиеся вены на ногах, остренький курносый нос с очень красным кончиком, свалявшиеся, но густые русые кудряшки. По профессии она то кондуктор, то продавщица цветов, то уборщица в роддоме. И то, и другое, и третье она делает прекрасно, и все, кто знает Тоню, ее любят. Потому что Тоня – общительный, веселый человек. Она шутит с роженицами, шутит с теми, кто покупает нечетное количество цветов. И даже иногда с теми, которые покупают четное. У Тони ничего долго не держится в голове. Так было всю жизнь, поэтому детей Тониных воспитали другие люди, а о мужчинах и говорить нечего. И поэтому Тоня живет, как правило, одна. Иногда с ней поселяется какой-нибудь мужчина, но ненадолго. Он не выдерживает ветра. Тоня живет на постоянном ветру и все время болтает, чтобы этот ветер перекричать. Один из Тониных кавалеров любя прозвал ее Кофемолка. В квартире у Тони ничего нет, только шкафчики хлопают дверцами да гудит от ветра продавленный старый матрас. Иногда Тоня снова начинает много пить. Тогда ее выгоняют с работы, и она приходит занять денег в квартиру четыреста пятьдесят пять – от лифта налево.