В поисках солнца - Мария Дмитриевна Берестова

Райтэн досадливо поморщился. Он не планировал делиться с нею подробностями своей недавней ссоры с отцом.

Он и вообще не делился с нею подробностями своих отношений с ним.

Во-первых, ему это было слишком стыдно, потому что он был весьма недоволен своим собственным поведением. Во-вторых, он полагал, что Олив начнёт переживать за него, и ему хотелось оградить её от этих переживаний.

Заметив его очевидное нежелание говорить, Олив красноречиво возвела глаза к потолку. На её лице было ярко, бескомпромиссно и жёстко написано: «Тогнар, где твои мозги?» — однако она так и не озвучила эту мысль, а только тяжело вздохнула и взглянула на него с мученическим смирением во взгляде.

За этим выражением он увидел её согласие не лезть к нему в душу, раз уж ему этого не хочется; и именно эта её готовность принимать его молчание и не доставать вопросами пробудили в нём потребность раскрыться перед ней.

— Я с отцом поссорился, — тихо признался он.

Мгновение удивления на её лице сменилось пониманием.

— Из-за Дера? — немедленно сообразила она и чуть фыркнула. — Ну, прости, но ты тут полностью прав! Твоему отцу не следовало устраивать такие фокусы у нас за спиной!

Ему сделалось тепло на душе от того, что она сразу поняла, по какой причине вспыхнула ссора, и сразу же, не раздумывая, встала на их сторону; поэтому он поделился и тем, чем делиться не собирался.

— Я на него так о… — запнулся он, обнаружив, что это звучит совершенно кошмарно, но всё же заставил себя тихо договорить: — Так орал.

И по тому, как сдавленно и вымученно он это выговорил, она почувствовала, как ему стыдно, и больно, и тяжело, — и сердце её мгновенно отозвалось на его боль своей.

Она завозилась, выпутываясь из его рук, и он не сразу понял, как так получилось, что теперь это он сидит в её объятьях.

— Ну! — наконец, сказала она. — Твой отец умный человек, Тэн. Он поймёт, что в тебе говорил страх за друга, — уверенно утвердила она.

Райтэн деревянно замер.

Она замерла тоже, ничего не спрашивая.

Наконец, он признался:

— Да дело не только в Дере.

Она помолчала.

— Расскажешь? — тихо предложила она, гладя его по волосам.

…и он, не в силах бороться с неожиданно проснувшейся в нём потребностью открыться перед ней, рассказал — то, что не рассказывал никому.

Он рассказал, как обожал в детстве сидеть на коленях у отца, и как приятно было, когда они с мамой обнимали его с обеих сторон. Как родился Кэн и как он стал ему завидовать — потому что он сам теперь стал старшим, и все нежности со стороны отца доставались теперь младенцу, а не ему. Как с годами эта зависть только окрепла, потому что он, Райтэн, был наследником и старшим братом, и к нему отец предъявлял высокие требования, а вот от младшего никто ничего не ждал. А потом и вообще родилась Тэнь! Отец души не чаял в дочке; а с сыновьям стал строже, особенно с Райтэном, которому уже было целых десять лет — совсем взрослый!

Как он отчаянно пытался соответствовать ожиданиям отца — быть достойным продолжателем славного рода, старательным наследником и заботливым старшим братом. Как у него всегда это не получалось — точнее, теперь-то он понимал, что получалось, но тогда, в детстве, любое замечание со стороны отца казалось ему признанием его полной бездарности и несостоятельности.

Как мама — добрая, нежная, заботливая мама, — всегда сглаживала острые углы, утешала его, уверяла, что отец ценит его старания. И как всё в их семьи распалось, когда мама умерла — Райтэну тогда было четырнадцать.

Он правда старался; но отец стал таким строгим и холодным! Это теперь-то, с высоты прожитых лет, Райтэн понимал, что отец тогда просто замкнулся в своём горе, отгородился от всех эмоций стеной воли и долга. Но тогда, там, ему казалось, что отец просто его не любит, что он никогда не станет достойным сыном и наследником, что он каждым своим поступком и словом только разочаровывает отца.

И как он бился, бился об эту стену воли и долга в попытках заслужить любовь своей старательностью — а получал только новые замечания и придирки.

И как он сбежал, не оставив даже записки.

Как не открыл ни одного отцовского письма.

Как не стал говорить с Кэном.

Как шарахался от любых общих знакомых — кроме Этрэна, который пришёл однажды вроде бы по делу, и ни о чём другом не говорил, как о деле, и вёл себя так, как будто это не он играл с Райтэном ещё с колыбели, как будто они и вообще раньше не были знакомы, и теперь впервые сошлись — как деловые партнёры.

Как он вцепился в Этрэна, жадно выхватывая из его оговорок любые новости о своей семье — но бескомпромиссно и холодно отгораживаясь от любых попыток поговорить.

Как он, в конце концов, перебрался в Аньтье.

Как впервые столкнулся с отцом — в одной из светских гостиных — и как гордился тем, что ему вполне удалось сделать вид, что они совершенно чужие друг другу люди.

Как научился сталкиваться со своими совершенно случайно и обмениваться с ними совершенно безликими этикетными фразами. Как вполне убедил себя, что ему нет до них дела, потому что им нет дела до него. Как упрямо не замечал многочисленные приметы того, что дело именно что есть, и что все они — и отец, и Кэн, и Тэнь, — ищут этих нечаянных встреч с ним, чтобы хоть так соприкоснуться с ним и его жизнью. Как у отца вечно приходит надобность устроить ревизию верфи именно тогда, когда там у него есть какое-то дело; как ненавидящая светские приёмы Тэнь является чуть ли ни на каждый, куда может забрести и брат; как Кэн за какими-то демонами полюбил загородные пешие прогулки — непременно в той части, где располагалась лесопилка Райтэна.

Как, в конце концов, он мучился под домом отца, когда понял, что у Дерека нет документов; как страшно, стыдно и мучительно было ему прийти туда с этой просьбой.

Как он боялся того, что Тэнь будет бросать ему в лицо многочисленные упрёки, которые он заслужил; и как ещё паче он боялся того, что она будет вести себя с ним как чужая, холодно и надменно; и как он не мог поверить, что она в самом деле ни разу не упрекнула его — не упрекнула до сих пор! — и просто