Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №9 - Журнал «Домашняя лаборатория»

"Вот оно что! Вот оно что!" — думал Данилов.

По распоряжению Валентина Сергеевича воспроизводили запись звуков, какими Данилов передавал ход своих мыслей и чувств. Это была его внутренняя музыка. Но всегда эта музыка звучала в нем, именно внутри него. Теперь он впервые стал ее слушателем.

И не из ямы он слушал, а будто бы сидел сейчас в десятом ряду Большого консерваторского зала. Появление темы из финала "Рондо" Жанно де Лекюреля Данилова несколько удивило, в последнее время он стремился к самостоятельности. Впрочем, он посчитал, что в использовании темы старого мастера нет ничего дурного, ведь он переложил ее, доверив виолончели, и развил.

"Когда я так думал и чувствовал?" — прикидывал Данилов. И понял. В черном Колодце Ожидания. Именно там. Вот что они записали! Однако зачем прослушивают? Что Валентин Сергеевич желает уточнить? И тут Данилову пришло в голову: "Они запутались. Они не смогли понять, что услышали, что восприняли их чувствительные аппараты! И ничего они не поймут!" Данилов знал, что, возможно, он и преувеличивает, и все известно. И все же он позволял себе сейчас торжествовать, он позволял себе в некоем упоительном состоянии слушать свою музыку.

"Вот сейчас там, в колодце, — вспоминал Данилов, — явился Валентин Сергеевич с метлой и в валенках с галошами, вот сейчас он принялся сморкаться и шуршать чем-то…" Но не было слышно ни сморканий мнимого Валентина Сергеевича, ни его вздохов, а звучала свирель, и с совершенно необязательными интервалами ударяла палочка по белой коже большого барабана. Ушел Валентин Сергеевич, тот, колодезный, и свирель, чуть всхлипнув, проводила его.

Потом обрушивались на Данилова видения, возникали перед ним галактики и вселенные, толклись, преобразовываясь и давя друг друга, сущности вещей и явлений, и было открыто Данилову ощущение вечности, позже выкорчеванное из его памяти. Все это вызывало музыку, выражавшую отклики Данилова. Теперь он ее слушал!

Иногда на звуки — отражения его мыслей и чувств — находили мелодии, намеренно, как сопротивление тишине Колодца Ожидания, осуществленные в себе Даниловым, — его альт исполнял темы из симфонии Переслегина или же классический секстет играл "Пассакалью" Генделя. А то будто маятник стучал — Данилов вел про себя счет времени. Исследователи, не разобравшись, записали два слоя звуков, возникавших в Данилове, совместили их, в этих местах и качество записи было неважное, что-то дрожало и потрескивало. Но Данилову никакие наслоения, никакие посторонние шумы не мешали слушать главную музыку.

Данилов был ею удивлен. И был доволен ею. Правда, некоторые сочетания звуков вызывали в нем протест, но Данилов вскоре склонился к тому, что протест неоснователен, а и такие сочетания возможны, просто они и для него свежи. Но он-то хорош! Сам же их создал и им удивляется! Сам же причудливым образом — но вполне сознательно и с удовольствием — смешивал звуки, ту же валторну сводил с ситарами, выхватывал дальние обертоны, и прочее, и прочее!.. "Нет, что-то есть, — думал Данилов, — есть! Эту музыку исполнить бы в другом месте!.." Музыка звучала и трагическая, даже паузы — а паузы были частые и долгие — передавали напряжение и ужас, но в ней была и энергия, и вера, и случались мгновения покоя, надежды. Данилов был свободен в выражениях и звуковых средствах, и даже инструменты, каким он не всегда доверял раньше, — тенор-саксофон, электропианино, губная гармоника, синтезатор — оказались в колодце уместными… Танцевальную мелодию начала скрипка, и тут механический щелчок, похожий на щелчок тумблера, остановил ее.

— Все, — сказал Валентин Сергеевич. И обратился к Данилову:

— Что это?

— Как что? — удивился Данилов. — Что именно?

— То, что мы сейчас вынуждены были слушать.

— Кто же вас вынуждал?

— Ведите себя серьезнее. Что это?

— Это музыка…

— Что?

— Это музыка, — твердо и даже с некоторым высокомерием сказал Данилов.

— Какая же это музыка? — в свою очередь удивился Валентин Сергеевич.

— Это музыка… — тихо сказал Данилов.

— Хорошо, — произнес Валентин Сергеевич. — Предположим, это музыка. В вашем понимании. Но отчего она звучит в вас? И так, словно в вас — сто инструментов?

— Это и есть уточнение?

— Отвечайте на вопрос, — строго сказал Валентин Сергеевич.

— Я же музыкант! — сказал Данилов. — Я — одержимый. Я и сам страдаю от этого. Но музыка все время живет во мне. Деться от нее я никуда не могу. Это мучительно. Что же касается множества инструментов и голосов, то что поделаешь, я — способный.

— Но это странная музыка, — сказал Валентин Сергеевич.

— Вся новая музыка странная, — сказал Данилов. — Потом она становится тривиальной. Эта музыка — новая. Она, простите, моя. В последние годы я увлекся сочинительством. Это как болезнь. Возможно, я музыкальный графоман, но сдержать себя я не могу. Где только и когда я не сочиняю! Порой с кем-нибудь разговариваю или делаю что-то, а сам сочиняю. Вот и теперь музыка рождается во мне. И я не волен это прекратить.

"Наверняка и сейчас пишут мои мысли", — думал Данилов.

— Вы помните, при каких обстоятельствах вы сочинили и исполнили только что прослушанную… музыку?

— Да, — сказал Данилов. — В Колодце Ожидания.

— Это звуковая реакция на увиденное и пережитое там?

— Не совсем, — сказал Данилов. — Нет, это скорее самостоятельная музыка. Конечно, я многое видел тогда и о многом думал. О чем — вам известно. Но я и сочинял одновременно. Такая у меня натура.

— Он и теперь сочиняет! Но только не музыку.

Вскричал, как Данилов понял по звуку, тот самый демон, что поддержал Валентина Сергеевича.

— Он сочиняет, но не музыку! И слышали мы не музыку! Я сам играл на чембало и на клавикордах. Таких звуков в музыке нет. И не должно быть.

— Я имею в виду настоящую музыку, — сказал Данилов. — Ее звуковые ресурсы неограниченны. Я стараюсь осваивать эти ресурсы.

— Все, что звучало, бред, не музыка! Возьмите хоть это место, — и демон с репейником в петлице включил запись особо возмутившего его места.

Данилов сидел чуть ли не обиженный. Все, видите ли, бред! Но что они поняли? Ведь в его музыке (Данилов после прослушивания иначе не думал) были эпизоды и совсем простые, с хорошо развитыми мелодиями, и даже игривые мотивы, и совершенно ясные фразы в четыре и в восемь так-тов, и танцевальные темы, где же сумбурно! Конечно, временами шли места и очень сложные, но то, на какое указывал любитель чембало, к ним не относилось.

— Что тут сомнительного или непривычного? — сказал Данилов с горячностью. — В земной музыке такого рода сочинения известны с начала века. Это не мое изобретение. Моя лишь тема. Я