Дело всей смерти - Андрей Крюков

– Хочешь сказать, глаз к похищенным детям не имеет отношения и принадлежит обезьяне?

Рьянову оставалось только кивнуть. Руководитель присвистнул.

– Поворот!

– По крайней мере, мать успокоим, эту ясновидящую. – Рьянов был душевным молодым человеком, еще не успел зачерстветь на работе. – Тогда можно будет активнее ее использовать в оперативных мероприятиях, – поспешно добавил он, привычно стыдясь своей излишней, как ему казалось, мягкости.

Руководитель покачал головой:

– Некого успокаивать. Ясновидящая Вера убита у себя дома. Только что стало известно. Я еду туда, давай со мной. Должно быть, это связано с похищением.

Рьянов не сразу двинулся с места.

– Но как это возможно? – расстроенно спросил он. – Ведь в доме засада.

– Это убийцу не остановило. Он задержан на месте преступления.

Когда они торопливо шли по коридору управления, руководитель сказал:

– Нужно искать обезьяну. Обезьяна не кошка. Найдем ее, найдем и похитителей.

Ночью его поднял с постели собачий концерт. Жгут сунул ноги в армейские ботинки – он спал не раздеваясь, – встал к окну и, отодвинув край занавески, обежал глазами слабо освещенный двор, запертые ворота, забор с колючей проволокой поверху. Вышел на крыльцо, прикрикнул зычно:

– Тихо! Тарзан, Альма! Молчать, твари!

«Не хватало перебудить весь поселок!» – подумал он.

Лай смолк, перелившись в рычание, виноватое поскуливание и цепной звон. И тем отчетливее стали звуки из сарая. Странные и жутковатые. Низкоголосый рев вперемежку с высоким визгливым аханьем: А! А! А! А!

Именно эта дикая, пугающе нечеловеческая «мелодия» бесила собак.

Жгут потопал по каменной дорожке к сараю, находившемуся метрах в двадцати от дома. Его тяжелое лицо сохраняло спокойное, сосредоточенное выражение. У ворот сарая под ярким фонарем Жгут задержался. Вытянул из ножен на поясе изогнутый охотничий клинок. Засмотрелся на голубую волну стали, повертел в ладони рукоять. Вернул тесак в ножны. Возвратился в дом, спустился в полуподвальный этаж к металлической двери, отпер ее.

– Подъем, – сказал он бесцветным голосом, входя и щелкая выключателем.

Загудевшие под потолком люминесцентные трубки осветили комнату без окон с голыми оштукатуренными стенами, в которой тесно стояли две кровати, стол и на нем телевизор и видеомагнитофон, два стула под одеждой, трюмо с треснутым зеркалом. В кровати у левой стены накрытый одеялом лежал мальчик лет четырнадцати. Девочка года на три младше его сидела с ногами на кровати у другой стены. Ее кукольно красивое лицо было заплакано. Ладонями она зажимала уши.

Она вскрикнула, когда стремительно вошел мужчина, и вся подобралась, глядя на него с ужасом. Мальчик привскочил, дрожащими руками надел очки.

– Пойди, – без объяснений приказал Жгут девочке. Он понял, что и сюда просочились вопли из сарая, поэтому девчонка и затыкала уши. – Опять рыжий колобродит. Успокой его. Только бы заткнулся. А то, право слово, убью…

Он намеренно не договорил, кого убьет, чтобы лишний раз постращать пленников.

Девочка торопливо, боясь не угодить, взяла со стула юбку и кофточку, оделась. Жгут сдавил твердыми пальцами ее плечо. Вывел в коридор, запер за собой дверь. Из дома привел девочку к сараю, откуда продолжали нестись рев и надрывные всхлипы-взвизги. Но девочка не выказывала страха перед тем, что скрывалось в сарае. Мужчину у себя за спиной она боялась заметно больше.

– Вперед, – сказал Жгут, подтолкнув девочку в дверь сарая. Он включил свет, озаривший просторное помещение.

Просторный сарай напоминал зоомагазин. И пахло здесь, как в зоопарке. Вдоль стен располагались клетки и ящики разной величины из металла и дерева, аквариумы. У входа в высокой клетке, забранной мелкой сеткой, переминалась на синих лапках черноперая птица с огромным разноцветным клювом-клешней. Дальше, за стеклом, свернулась неподвижно в блестящую червленым серебром бухту толстая змея. Беспокойно ходила за решеткой кошка – не крупнее домашней, но странно длинноухая, леопардовой расцветки. Два мелких енотовидных создания с желтой шерсткой и длинными хвостами таращили угольные глаза-блюдца из-за проволочной загородки.

Но не эта живность нарушала ночную тишину. В глубине сарая в большой металлической клетке, ревя и надрывно охая, неистовствовало рыжее лохматое чудище.

Это был крупный орангутан, широкоплечий, с бочкообразной грудью, растревоженный и разозленный. Вцепившись в прутья всеми четырьмя волосатыми конечностями, он сотрясал клетку. На плоской сизой морде свирепо вращались маленькие глазки, из раззявленной пасти грозили желтые клыки.

Навстречу людям, яростно взвыв, он выкинул передние длинные паучьи лапы. Жгут невольно попятился. Девочка же наоборот смело приблизилась к самой клетке.

И буйство большой обезьяны вдруг улеглось. Лапы, протянутые, чтобы сокрушить, обмякли и нежно обернулись вокруг девочки. Рев сменился тихим сопеньем и причмокиванием. Девочка и орангутан – он был выше ее на голову и в два раза шире – застыли в трогательном объятии.

– Ромочка, бедненький, один остался. Плохо бородатенькому без своей Беби, – приговаривала девочка, почесывая густые и жесткие волосы у зверя на подбородке и шее.

Из ее глаз текли слезы. Она чувствовала себя такой же несчастной и одинокой. И вот уже обезьяна утешала ее, ласково сопя, ерошила русые волосы на голове девочки скрюченными морщинистыми пальцами.

– Посиди с ним, чтобы не орал, – сказал Жгут.

Если бы он имел охоту к отвлеченным размышлениям, то удивился бы, как это девчонка ладит с таким страшилищем. И сделал бы вывод о том, что по странному стечению обстоятельств попал в зависимость от детей, которых сам же держал в плену. Но рассуждать умозрительно Василий Жгутов, откликавшийся на кличку Жгут, не умел. Был он конкретен и недалек.

Замкнутость и дубоватое бесстрастие отличали его с детства. В армии после срочной он несколько раз продлевал службу. Побегал с автоматом по горам, узнал, как пахнет кровь. Настрелявшись, на гражданке искал легкой жизни. Схватил срок по пустяковому делу. Из заключения вышел с убеждением, что и в тюрьме жить можно. В сорок лет осел в семидесяти километрах от Москвы на окраине дачного поселка. Одноэтажный дом с гаражом и каменным сараем достался Жгуту в наследство, и это была, пожалуй, единственная удача в его биографии.

Жил он одиноко. Потому что такой уклад соответствовал его нелюдимому и недоверчивому нраву. А главное – потому, что всегда знал, что дорожка его не будет прямой и честной, и безопаснее к себе никого не приближать, свой мирок ни с кем не делить.

С некоторых пор посвященные именовали его дачу фермой. Она стала перевалочным пунктом нелегальной торговли экзотическими животными. Бизнес, для которого недвижимость Жгута сделалась базой, был не очень внушительным: подпольной фермой пользовалось полдюжины предпринимателей зверского промысла. Ведь находилась она в глухом углу, да и условий для содержания дорогой фауны у Жгута не имелось. Обязанности Жгута были маленькие: караулить и кормить живой товар, убирать за ним. Бывало, он скармливал плотоядным затворникам мясо их околевших собратьев. Перед тем как пустить на падаль корм, он, наловчившись мастерски свежевать туши, снимал шкуры, которые потом шли на чучела.