Куриный бульон для души: 101 история о чудесах - Лиэнн Тиман

«Отнеси Джордж тыквенный пирог», – проговорил внутренний голос. Он звучал как «И разошлись тучи!» – громоподобным рокотом Чарлтона Хестона[4]. Такой голос трудно проигнорировать!

– Вот еще, очень нужен Джордж мой пирог! Наверняка она напекла еще больше, чем я, – ответила я вслух.

Но потребность отнести Джордж пирог не отступала.

– Там снег валит, – оправдывалась я. – Буду чувствовать себя глупо. Поскользнусь на льду, упаду и замерзну до смерти.

У меня было много таких аргументов. А потом, не сознавая толком, что делаю, я схватила пальто, сунула ноги в шлепанцы и понесла еще теплый пирог, завернутый в белое кухонное полотенце, вниз по улице к дому Джордж.

Девятилетняя Энни заметила меня и открыла дверь. Бабушка стояла за ее спиной с недоумевающим видом.

– Скорей входи, метель-то какая! – воскликнула Джордж, втаскивая меня внутрь. – А где твои сапоги? Ты что, с ума сошла?

Я с удивлением сообразила, что пришла без шапки и чуть ли не босиком, но мне не было холодно.

– Я принесла тыквенный пирог, – сказала я. – Ты скажешь, что я спятила, но я услышала голос, который сказал мне, что тебе нужен пирог. – Тут я почувствовала, как по моим щекам расползается румянец смущения. – У тебя их, наверное, уже штук шесть…

Вместо того чтобы посмеяться надо мной, Джордж закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Нет, – проговорила она, всхлипывая, – нет у меня никаких пирогов. Ничего я в этот год не пекла!

Я была поражена. Джордж не пекла на Рождество?! А потом я заметила, как тихо у нее в доме.

– Куда все подевались? – спросила я. На праздники за стол у Джордж всегда садилось не меньше двадцати человек. Я выглянула в окно. – И где машины?

Джордж порылась в карманах в поисках платка.

– Никого нет, кроме нас с Энни. Мы планировали полететь к Сью. Понимаешь, они с новорожденным не смогли приехать к нам. Но в Чикаго ужасная погода, и наш рейс отменили. – Она перестала искать платок и вытерла слезы кончиками пальцев. – Ох, я знаю, это выглядит глупо по сравнению с бедами других людей, но все ужасно расстроены. Это первый раз, когда мы не смогли собраться вместе. – Она опустила глаза, ее нижняя губа подрагивала. – А тут еще Джон едет в Ирак. Кто знает, когда у нас будет другая возможность?

Рождество – без родственников?! Есть люди, которым это не покажется серьезной проблемой, но я-то знала, что это значит для Джордж.

Джордж со вздохом приняла у меня тыквенный пирог и поставила его на круглый кухонный стол.

– Да ладно, все с нами будет в порядке, – сказала она, решительно подняв подбородок. – Пусть это будет не такой рождественский ужин, как всегда, но у меня есть консервированная ветчина.

– Пойдем к нам, – предложила я. – Ты ведь нам почти родственница, и, Бог свидетель, еды у нас полно.

Джордж покачала головой.

– Спасибо – но нет. Энни хочет посмотреть по телевизору «Рождественскую историю», и дети будут звонить ближе к обеду. – Она глубоко вздохнула, а потом усмехнулась, пытаясь отнестись к ситуации легко: – Знаешь, я ведь сказала Господу, что смогла бы пережить это, будь у меня хотя бы тыквенный пирог…

Она помолчала и, улыбаясь, посмотрела на меня:

– И теперь он у меня есть!

Энни запрыгала от радости, и ее темные кудряшки заметались из стороны в сторону.

– Бабушка, твои молитвы услышаны! Разве это не чудо?

– Нет-нет, вовсе не чудо, – смущенно стала отнекиваться я. В конце концов с чего бы Богу выбирать меня Своим посланцем?

– Не чудо, – с улыбкой согласилась Джордж. – Вот если бы она принесла еще взбитые сливки, это было бы настоящим чудом!

Я смотрела в пронизанное солнечным светом небо. Дневной июльский зной давил на меня. Пухлые, как подушки, облака двигались и играли в прятки. Память манила в давно ушедшие дни детства, когда мое воображение неслось вскачь и я представляла себе фигуры из облаков: слона, медведя, рыбу…

Несмотря на жару, я вышла во двор в поисках одиночества. Двойная ответственность – заботиться о сестре, проходившей изнурительные сеансы химиотерапии, и вести хозяйство, которое включало уход за нашим восьмидесятилетним отцом и свекровью сестры, страдавшей от деменции, – высасывала из меня все силы, как физические, так и душевные.

Диагноз сестры – рак яичников – потряс меня до глубины души. Я немало часов провела на коленях, моля Господа о милосердии к той, что во многих отношениях была моей второй половинкой.

Я искала какого-нибудь знака, который поддержал бы мое пошатнувшееся мужество, мою нестойкую веру, мое усталое сердце. Снова я подняла глаза к небу, и… возможно ли это? Я прищурилась сквозь солнечное марево и смог…

Там, в облаках, явился Господь. Простирая руки, Он, казалось, манил меня. Я моргнула, уверенная, что это обман зрения.

Но нет – Он остался на месте. Безмолвное Присутствие, дар моему пошатнувшемуся духу.

– Дорогой Господь, – взмолилась я, – отведи эту чашу от моей сестры и, если будет на то воля Твоя, исцели ее!

Склонив голову, я стояла в ожидании, стараясь услышать ответ и подчинить свой бунтующий дух Его воле.

Тихий голос в моем сознании проговорил: «Дитя, твоя сестра в Моих руках. Как ты можешь бояться?»

– Я больше не боюсь…

Облачный образ исчез, и я осталась гадать, не привиделся ли мне весь этот эпизод.

Нет! Я не стану сомневаться. Господь явился, вручив мне драгоценный дар Его любви – и к сестре и ко мне.

С обновленными силами я вернулась в дом, готовая выполнять свой долг и зная, что моя сестра – и я – пребываем в Его руках.

Была Страстная суббота, когда врач отключил моего сына, которому исполнилось всего трое суток, от аппарата искусственной вентиляции легких. Легкие малыша схлопывались; трахеотомия была бесполезна, поскольку сканирование не показало никакой активности головного мозга. Медсестра в униформе с принтом из плюшевых мишек отвезла нас на каталке в голубую палату – уединенное помещение за пределами отделения неонатальной реанимации – и оставила перед большим широким окном. Под окном была парковка. Чуть подальше стояла старая каменная церковь. Ее шпиль тянулся к небесам. Мой сын, Джеффри Джеймс, забился, втянул последний глоток воздуха, и его маленькое тельце обмякло.