Сейчас и больше никогда - Анастасия Соловьева

– Во сколько? – радостно растерялась она. – Не знаю. Я приеду и сразу позвоню тебе. И ты придешь ко мне.

– Куда?

– Как в прошлый раз. В гостиницу, хочешь?

– Нет же, Сань! Нет!..

– Нет?! – Она смешалась. – Не придешь в гостиницу?

– Во сколько, Саш, ты будешь в Москве?

– Ну вот смотри… Завтра я постараюсь уладить поскорее все дела. И вечером попробую отпроситься у нашей шефини…

– Не пойдет!..

– Не пойдет… – эхом повторила Саша.

– Сань! Тогда не отпрашивайся!

– Нет? – безвольно переспросила она. – Не надо отпрашиваться?

– Саня! Я завтра сам приеду к тебе!..

– Дима?! Приедешь ко мне?! Во сколько?!

Отзывы прессы о спектакле режиссера Г. Волчек по пьесе Н. Коляды «Мы едем, едем, едем…»:

«Людям, типажи которых схвачены в пьесе, в сущности, нечем жить: кроме песенок, вынесенных ими из счастливого советского детства, – в душе ничего. Вместо мира, в котором «открыты все пути», им достались джунгли, где все воюют, воруют, хватают, рвут и «все места захвачены». Поэтому какой-нибудь детсадовский зайчик, или «летка-енка» оттепельных времен, или вечное «Мы едем, едем, едем…» оказываются в душах единственным светлым пятном.

Впервые долетел до нас панический вопль нынешних сорокалетних, отказавшихся от своего тоталитарно-социалистического детства и пущенных в рынок, – вопль о духовной пустоте, наскоро прикрытой челночными тряпками».

«Вечерний клуб»

«И уж совсем страшно станет после таких слов: «М и х а и л Г р и г о р ь е в и ч. У меня ужасная душа; З и н а. Самая страшная душа среди вас – я; H и н а. Некрасивее меня среди вас нету. Страшнее меня только моя жизнь».

«Московский комсомолец»

«Если вдуматься, несколько поколений наших людей одно лишь детство и могут назвать счастливой порой своей жизни. Просто потому, что оно у них было золотое и единственное.

В спектакле есть взрослые, которые дети, – это неказистый рыцарь из Энергонадзора Миша и искренняя, нескладная клуша-домработница Нина. А есть взрослые, которые взрослые, – это хозяйка квартиры Зина, жлобина, стерва, психопатка. И кто бы мог подумать, что общая неприятность – сбежавшая из клетки змея – объединит этих людей. Из-под жуткого словесного мусора прорастают иные мысли, иные чувства. Будьте как дети, повторяют Коляда и Волчек. И тогда даже страшная гадина, свернувшаяся клубком, мирно уснет у ваших ног…»

«Известия»

«Все это смешно и грустно. Но больше грустно, как это часто бывает в трагикомедиях. И от этой грусти хочется бежать, закрыв глаза, неведомо куда. Ехать-ехать-ехать. Однако создатели спектакля просто хотели поговорить о самоценности человека как такового, о том, что он такое сам по себе, независимо от того, стал он кем-то или нет…

Просто встретились три одиночества. А два из них, судя по всему, еще и полюбили друг друга. И к этому неожиданно возникшему теплу потянулась даже удравшая, тоже, видимо, одинокая рептилия…»

«Экран и сцена»

Всю зиму Саша не получала командировок в Москву.

Шефиня что-то темнила, ссылалась на отсутствие у журнала средств. А что там на самом деле – поди проверь…

Саша по-прежнему много работала. Подготовила объемистый материал о проблемах образования в современной России. Коммерциализация образования, утверждала Сашина статья, порождает серьезные социальные проблемы. Правительство энергично сокращает расходы на содержание вузов и школ. За все теперь должны платить сами учащиеся: за пользование библиотеками и лингафонными кабинетами, компьютерными классами, лабораториями, спортзалами, бассейнами и т. п. «Таким образом, – подводила итоги Саша, – из вузов будут вытесняться бедные: нет денег – не попадешь в библиотеку, не попадешь в компьютерный зал, значит, не сдашь экзамен, следовательно, будешь отчислен – формально не за бедность, а за неуспеваемость».

У статьи нашлось немало сторонников из числа простых смертных и множество недоброжелателей – преимущественно отцов города. Все закончилось круглым столом в редакции «Bête noire», его трансляцией по местному телевидению и бешеной Сашиной популярностью.

Популярность, однако, оказалась чревата непредсказуемыми проблемами. В начале лета, наконец, явилась возможность поехать в Москву, но шефиня отрицательно покачала головой:

– Не следует покидать Город, находясь на пике известности!

– Но несколько дней. Неужели они изменят что-то?! Три, два… неделя – максимум?! – не сдержавшись, горячо спросила Саша.

– И два дня могут сыграть решающую роль в профессиональной судьбе, – загадочно возразила шефиня. – А в Москву вместо вас поедет Вика. Вы ей, пожалуйста, растолкуйте, что там к чему.

– Вика… – бормотала Саша, покидая начальственный кабинет. – Как же так? Вика? А как же я?

Она знала, что с шефиней спорить бессмысленно, но и смириться с ее приговором не могла.

Вечером, по-прежнему прикрывая ладошкой трубку, Саша говорила об этой чудовищной несправедливости Дмитрию. Он советовал подождать.

– Я не могу! – Саша сама понимала, что срывается с катушек, в ней вдруг словно что-то сломалось. – Я больше не могу ждать! Я хочу к тебе! Я и так прождала полжизни!!!

Она говорила громко, почти уже кричала. На крик выглянула соседка Валя. После того как Сашу показали по телевизору, она стала вести себя поделикатнее. Только напрасно это, должно быть! Дай волю таким, как Саша, они даже коммунальную квартиру в веселый дом превратят!

«Не может она – скажите пожалуйста! Эх ты, шалава!» – без труда читалось на Валином лице.

Саша испуганно смолкла.

– Ты где, Сань? – позвал Дмитрий.

– Я здесь, здесь, – зашептала она в ладошку. – Дима, ждать так трудно… Если бы ты только знал!

Он пытался растолковать ей, что ждать осталось недолго, что он активно ищет квартиру, что со дня на день… Но она вдруг заплакала, по-детски тихо и горько.

– Ты лучше завтра мне позвони.

В трубке отчетливо было слышно, как в далеком Губернском Городе Саша глотает слезы. Дмитрий не хотел отпускать ее, но она настояла и, вернувшись к себе в комнату, дала волю душившим ее слезам.

Наутро Саша уже стыдилась своей вчерашней слабости, хотя Оля, с готовностью разделившая ее боль, держалась естественно и просто, как ни в чем не бывало.

«Она очень выросла», – подумала Саша, глядя, как аккуратно, по-взрослому ее дочка собирается в школу. Тетради Оля сложила в папку, ловким движением завязала белые шелковые тесемочки; папку убрала в специальное отделение портфеля, в другое сложила учебники, щелкнула «молнией» черного, расшитого бисером пенала.