Ричард Длинные Руки - принц-регент - Гай Юлий Орловский

С той стороны к ней приближается группа монахов во главе с отцом Аширвудом, первым помощником приора. Все настолько торжественные, важные, преисполненные такого мощного смирения, что тоже спесь, да еще какая, у всех в руках Библии, да не просто обычные рабочие, а толстые фолианты, такие поносить с утра до вечера — мускулы будут как у Сизифа.

Я сбавил шаг, дабы пропустить их вперед — всегда нужно выказывать смирение, если это нам ничего не стоит, а выгоду может принести.

Отец Аширвуд оценил мой жест, но вместо того чтобы принять с благодарностью, напыжился и сказал важно:

— Брат паладин, вы в таком святом месте, как наш Храм и монастырь, могли бы держаться и более…

Он запнулся, подбирая слова, видит, что со мной их выбирать нужно тщательно, а один из монахов подсказал суетливо:

— Или менее!.. Менее суетно, так ведь, отец Аширвуд?

— И более скромно, — закончил отец Аширвуд.

Я спросил с холодком, но подчеркнуто вежливо:

— Я нескромен, отец Аширвуд?

Он произнес высокопарно:

— Монахам присуща сдержанность как в поведении, так и в одежде. А вы, брат паладин, одеты весьма ярко и богато! Рясу лишь набрасываете поверх своего дорогого и с украшениями камзола. Это недопустимо для смиренного монаха!.. Все мы знаем, что у вас под рясой дорогая одежда!

За это время подошли и другие монахи, прислушиваются, по лицам вижу, что мне сочувствуют, но ведь помощник приора прав…

— Да, — согласился я, — это ужасно, верно?.. А под камзолом я вообще голый!.. Вы правы, вообще безобразно и бесстыдно ходить по Храму голым, всего лишь прикрывшись одеждой!.. Правда, я вижу, что я как бы не один тут хожу голым…

Они начали переглядываться, кто-то вдруг посмотрел пугливо на приора и дико покраснел, только один начал хитро улыбаться, остальные просто притихли, как зайцы под дождем.

Отец Аширвуд дернулся, на породистом лице отразилось беспокойство, как-то непривычно, когда не он вещает, а его слушают, а кто-то весьма так ехидно дает отпор.

— Брат паладин, — сказал он гневно, — вы весьма не так зело…

Я прервал громко:

— Отец Аширвуд! Конечно же, вы абсолютно правы в своем страстном и, я бы сказал, пламенном призыве как бы подвижника и праведника! Я счастлив за Храм и монастырь, что в нем такие неравнодушные к нравственным ценностям нашего суетного и мирского… э-э… мира. И я практически во всем всецело полностью и даже целиком поддерживаю ваше стремление…

Он слушал сперва настороженно, затем расслабился и только кивал, важный и довольный, теперь все снова вошло в прежнюю правильную колею, его свита поглядывает на него как на победителя, что прям на их глазах завалил огнедышащего дракона, подтвердив свою славу непревзойденного бойца.

— …Вот только, — закончил я смиренно, — грешно стараться быть святее самого Иисуса Христа.

Он застыл в непонимании. За его спиной испуганно умолкли и не двигались, зато остальные монахи начали тихонько переговариваться и переглядываться.

— Что, — проговорил отец Аширвуд с усилием, — это как… в чем вы меня обвиняете?

Я сказал поспешно:

— Я? Ни в чем, как я посмею!..

— Но тогда…

Я сказал пламенно:

— Иисус Христос, как все мы знаем, а вы тоже… наверное, читали или слышали, даже, в тот страшный день, когда его повели на казнь, был в красивой и богатой одежде!

Все обалдело молчали, отец Аширвуд дернулся, вытаращил глаза.

— Что-о? Откуда вы взяли этот бред?

— Из Библии, — ответил я проникновенно. — Есть такая книжка, правда-правда!.. Попросите кого-нибудь, пусть дадут вам прочесть. Хотя она толстая, все не одолеете, но пусть вам пальцем покажут это место, оно там ближе к концу… Ах да, это же она у вас в руках и есть, кто бы подумал?

— Что-что?

— В Библии написано, — объяснил я ласковым и милосердным голосом, — что римские легионеры бросали жребий, кому достанутся одежды Иисуса после казни!.. Написано там это?

— Ну, — промямлил он настороженно, — да…

Я сказал покровительственно:

— Будь он в бедной одежде или вот в таких рясах, как мы здесь, кто бы позарился на его одеяния?

Они все молчали, я смотрел на их вытянувшиеся лица и понимал: такая мысль им просто не приходила в головы. Проповедующий примат духовности над плотью как бы обязательно должен быть сам в тряпье и ходить немытым, как понимают святость аскеты; вот уж совсем детское представление, а вроде взрослые люди.

Монахи, постепенно смелея, начали переговариваться, только отец Аширвуд тупо молчит, подыскивая аргументы, но трудно опровергать то, что записано в Священном Писании.

Брат Шмендрий, верный сподвижник отца Аширвуда, сказал несмело:

— Те солдаты… они… из-за святости Иисуса…

Я фыркнул:

— Римские солдаты?.. Которые распяли его и пошли в ближайший кабак пропивать его одежду?.. Вот что, брат, не нужно быть святее папы римского!..

Он пристыженно замолчал, как уже молчат остальные. Я заулыбался чисто и светло, умею, перед зеркалом репетировал, сказал подчеркнуто почтительно, это так нетрудно, когда только что дашь звонкую оплеуху могущественному должностному лицу:

— Но направление ваших мыслей мне нравится, отец Аширвуд!.. Оно такое… как бы весьма чистое… таким точно уготовано место в самых густых райских кущах, я просто уверен.

Один из монахов сказал торопливо:

— Брат паладин прибыл, как он сам рассказывал, из Срединных Земель! Возможно, у них там так принято одеваться.

Отец Аширвуд сказал мрачно:

— Весь мир создан Господом! Потому нам абсолютно неважно, из какой его части кто пришел.

Другой монах добавил важно:

— Но нам важно, какой человек сейчас…

— И куда идет, — закончил еще один.

Постепенно начинают приходить в себя, но все равно удар получили сотрясающий. Я с самым скромным видом сделал еще полушажок взад и пропустил впереди себя не только отца Аширвуда, но и всех его помощников и советников.

Победителю надлежит быть скромнее побежденного, это еще больше добавляет очков, будто свалил на пол и попинал ногами.

Трапеза обычно проходит в молчании, таковы правила этикета, которые монахи установили, но сами же монахи и творчески развивают свои правила: за едой не следует вести беседы, но обсуждать важные вопросы можно и нужно, ибо когда еще вот так вместе собирается огромная семья?

Аббат тихим голосом прочел молитву, все слушали внимательно, молитва даже для меня прозвучала слишком короткой, но, оказывается, и в монастырях можно ограничиться двумя словами, а затем перейти к делу.