Люди с солнечными поводьями - Ариадна Борисова

– Белый Творец!..

А больше не смог ничего сказать. Валялся как убитый. Но понемногу солнце и легкий восточный ветер высушили на лице холодный пот. Огладили лоб и щеки, не резко – тихо, ласково, будто мягкой теплой рукой. Мало-помалу стук в груди прекратился, ноги перестали дрожать. Корни памяти, что кроются в сердце, наконец освободились от подавляющих дум. Сандал поднялся, цепляясь за скальную приступку-ноготь. От наплывов ветра голова было вновь закружилась, но мгновение спустя почувствовал себя почти совсем хорошо. С наслаждением набрал полную грудь чистого горного воздуха. Знать, подействовали восстанавливающие силы Каменной смолы.

Обозревая невинно ясный небесный свод, жрец размышлял. Те ли это небеса, дарующие Орто постоянство времен года? Отчего нынче все спуталось – летняя гроза, осень и зимняя буря-метель? Земля проснулась от грома и молний, как лесной шатун, только что залегший в берлогу. Разбудила шальная стихия посреди сладкого сна! Растения встрепенулись. Гроза дала надежду проклюнуться почками и стрелками их неотдохнувшей плоти. Звери в смятении зализывают раны, их осенний настрой тоже сместился и потрясен.

– Неужели Создатель отвернулся от нас, ничтожных? – пробормотал жрец тихо и сразу пожалел о сказанном. Не услышал ли его упрека Творец?

…Нет, не мог Всеблагой знать о произнесенном вне озарения.

Землю словно обмакнули в белую глину, которой хозяйки высветливают пятнистые кожи. Немало деревьев буря выкорчевала с корнями, да под снежным покровом не видно. Сандал привычно нашел глазами Матерь Листвень. Спокойно стоит великая лиственница. Гордая осанка ее все так же стройна, только зимней сединой взялись высоко вознесенные ветви. Внутри древа, в самой его сердцевине, окруженной бесчисленными кольцами весен, живет дух Земли, матушка-хозяйка Алахчи́на.

Сандал, помнится, удивился и взволновался, когда впервые услышал это имя. Оно было схоже с названием канувшего народа, который повествовал о себе знаками в укладке-домме. Случайно ли?

Ствол древа, теряясь в небе, становится прозрачной коновязью небожителей. В навершии сидит восьмикрылый орел Эксэкю. Четыре его головы зорко следят за происходящим в четырех направлениях света и четырех между ними. Виток за витком опускаются весны в Коновязь Времен, творя вечность… Старики говорят, что вечности не существует, а есть круговорот весен. Просто падающее в коновязь время очищается в ней и возвращается обратно на Орто и в другие миры.

На девяти небесных ветках Матери Листвени растут золотые орехи, тяжелые, как полные кумыса чороны. Созревая, орехи падают на громокипящие небесные слои и раскалываются. Молоко Алахчины проливается из них пенистыми озерами. Пушистые волны бьются о берега кёрчэха, розовые от взбитых со сливками ягод. В озерах чашами-люльками плавают ореховые скорлупки со спящими душами тех, кто еще не родился и ждет своей очереди жизни. Исполинские корни лиственницы проникают в исподнюю землю. Чтобы черти не могли прогрызть их и высосать живительные соки, корневые ветви загибаются над черными тучами страны Джайан. Возвращаются в Срединный мир цветущими молодыми деревьями…

Мысли жреца спугнуло мимолетное видение. Поблазнился мелькнувший в горных подступах огонек. Словно кто-то махнул рукой у Скалы Удаганки меж долиной и обителью озаренных.

Сандал всмотрелся в надменное лицо скалы. Отсюда оно представлялось на удивление живым. В темноте глазниц чудился яростный блеск, будто чародейка, оставившая свое изваяние в камне, а память – в звездах, в чем-то упрекала жреца. Брови сошлись в переносье, горбатый нос навис над гневно сжатой линией рта… О, эти вечные притязания и недовольство женщин!

Никто не знает, посланницей какого мира она была, удаганка из древней легенды. Воинственные жрицы носились по мирам на стремительных белых конях и жили, где останавливала их прихоть.

Скала с сердитым женским лицом мешала Сандалу. Казалась не просто лишней в безупречном спокойствии гор, но и святотатственной.

Жрец в тревоге тряхнул стелющимися по ветру волосами. За голышом-валуном, что закрывал сбоку маленькую пещеру в скале, впрямь сверкнули языки огня! Сандал повернулся к спуску… а как же молитва? Отложить на завтра?

Что ж, быть по сему. Пусть изломанный день уйдет в память и все встанет на свои места. Нет больше сил вызывать божественный знак. Завтра утром мольба Верхнему миру вознесется втройне и девственной зарею омоет душу от скверны… Не в последний же раз всходит над Элен солнце! К тому же – жрец заторопился – надо поскорее выяснить, кто и зачем развел в пещере огонь.

Сандал спустился так проворно, что даже не сообразил, как очутился на земле. Поспешил к юрте, а там переоделся в доху полегче и захватил махалку дэйбир. Ею отмахиваются не только от комаров – какие сейчас комары! – но и от злых духов.

* * *

Лес полнился журчанием, треском, скрипами и неясным, тревожным шорохом. Повсюду лежали поваленные бурей деревья. На успевших проталиться тропах бугрились горки крепкого града и покрытые куржаком мертвые птицы. Жрец выбирал островки посуше и прыгал, как заяц, но выдержанные в медвежьем жире подошвы торбазов все равно скоро захлюпали. Влажные ноги быстро замерзли. Сандал остановился, выбросил волглые стельки из стриженой оленьей шерсти. Надергал из-под снега сухого ягеля, набил им обувь.

Еще какое-то время раздражал холод в ступнях и сердце щемило от вида покалеченного леса. А потом жрец забыл обо всем: за камнем в глубине пещеры впрямь полыхал огонь.

Это было не простое пламя. Ослепительно белые, окаймленные золотыми покромками сполохи рвались к потолочному своду. Едва Сандал зашел за валун, языки огня угрожающе выгнулись к входу и застреляли палящими искрами. Жрец нагнул голову, держа дэйбир вверх рукоятью.

– О светлые духи и ты, божественный огонь! – прошептал в великом волнении.

Ни с каким другим не мог он спутать священный огонь высших солнечных духов. Такой же ясный и гордый, но гораздо меньше, горел в очаге молитвенного дома в давно покинутом селении верховного Ньики.

Огонь пел горячую песню. Грозно гудел раскатистый небесный звук, гулко отдаваясь в почве и камне: «Домм-ини-домм! Домм-ини-домм! Домм-ини!» Бело-золотой костер закруглялся кольцом в северо-восточном углу. В просветах между живыми трепещущими языками виднелось темное пятно. Кажется, какой-то диковинный зверь, утаенный внутри.

Сандал нерешительно приблизился. С трудом припомнил полузабытое заклинание отворения дверей, которым баловались до Посвящения молодые жрецы. Произнес его несколько раз, но пламя рокотало ровно, слепящие сполохи взлетали слаженно, как лепестки первоцвета на ветру. Не хотели расступаться, роняя на пол жгучие огненные капли.

– Домм-ини-домм! – трижды проговорил, догадавшись, жрец, подражая небесному звуку… И, словно это был ключ, кольцо медленно разъялось.

В изумлении Сандал вскинул ко рту ладонь: в центре круга лежала женщина… Жрица! Только жрицы огня удаганки умеют пробуждать божественный огонь… А ведь здешние люди утверждали, что древнее удаганское учение давно позабыто! Значит, есть еще помнящие?