Савитри - Ауробиндо

границу, еще никем не достигнутую,

И думал сам, что с каждым шагом становится ближе, –

Далекий отступающий горизонт миража.

Там было скитание, что терпеть дома не может,

Путешествие несчетных тропинок, ничем не кончающихся.

Ничего не находил он, что его удовлетворяло бы сердце;

Неустанные блуждания искали и не могли прекратиться.

Там жизнь есть проявленный Неисчислимый,

Движение беспокойного моря, долгий

И смелый прыжок духа в Пространство,

Раздраженное беспокойство в вечном Покое,

Импульс и страсть Бесконечного.

Принимая всякую форму, которую ее фантазия желает,

Отделавшаяся от сдержанности установленных форм,

Она оставила надежность испытанного и известного.

Она, которую не пас страх, что гуляет во Времени,

Не затрагиваемая идущим по пятам Роком и внезапно возникающим Случаем,

Принимает как обычный риск бедствие;

Не заботясь о страдании, не обращающая внимания на грех и падение,

Она опасно и совершая открытия борется

В протяженностях души неисследованных.

Выглядящий экспериментом лишь длительным,

Азартным риском поисков Силы невежественной,

Что все истины пробует и, ни одну не находя высшей,

Идет дальше, неудовлетворенная, не уверенная в своем завершении.

Как видел какой-то внутренний разум, формировалась так жизнь:

От мысли к мысли она проходила, от фазы к фазе,

Мучимая своими собственными силами или, гордая и блаженная,

Сейчас владеет собой, сейчас — игрушка и раб.

Великая непоследовательность была ее действий законом,

Как если бы всякая возможность должна была испита до дна,

И мука и блаженство были играми сердца.

В галопе громовых копыт перемен

Она проносилась по гоночным полям Обстоятельства,

Или, колеблясь, между своими высотами и глубинами металась,

Поднятая или разбитая на непостоянном колесе Времени.

Среди скучного ползания серых желаний

Она корчилась, червь средь червей в грязи Природы,

Затем, ростом Титана, брала всю землю как свою пищу,

Амбициозно моря — как свое платье, как венец — звезды,

И с криком с одного пика на другой пик гигантский шагала,

Шумно требуя для завоевания и власти миры.

Затем, непоследовательно в лик Скорби влюбленная,

Она ныряла в муку глубин

И, барахтаясь, цеплялась за свои собственные былые невзгоды.

В печальной беседе со своей расточительной самостью

Она писала счет всему, что она утеряла,

Или сидела в горе, как с другом старинным.

Скоро истощалась шумная игра восторгов неистовых,

Либо она медлила, привязанная к неадекватной радости,

Упуская судьбы поворот, упуская цель жизни.

Сцена была спланирована для всех ее настроений бесчисленных,

Где каждое могло быть законом и образом жизни,

Но ни одно не могло предложить чистого счастья;

Лишь трепещущий привкус после себя они оставляли

Или лютую страсть, что приносит усталость мертвенную.

Среди ее бесчисленного разнообразия быстрого

Что-то оставалось неудовлетворенным, вечно прежним,

И в новом видело лишь лицо старого,

Час извечно повторял другие часы

И каждое изменение прежний дискомфорт продлевало.

Дух, в себе самом неуверенный и в своей цели,

Устающий скоро от чересчур изобильного счастья и радости,

Она нуждалась в шпорах боли и удовольствия

И родном вкусе страдания и беспокойства:

Она стремилась к концу, которого завоевать никогда не могла,

Упрямый привкус ее жаждающие губы преследовал:

Она о горе плакала, что приходило по ее собственной воле,

Томилась по удовольствию, что изнуряло грудь ее ранами;

Стремясь к небесам, она направляла свои шаги к аду.

Она избрала опасность и случай друзьями игр;

Ужасное колебание судьбы она избрала колыбелью и сиденьем.

Однако чистым и светлым из Безвременного ее рождение было,

Утраченный мировой восторг в ее глазах медлит,

Ее настроения — Бесконечного лица:

Красота и счастье — ее право врожденное,

И нескончаемое Блаженство — ее вечный дом.

Это сейчас явило свой старинный лик радости,

Сердцу горя раскрытие внезапное,

Искушающее его держаться, желать и надеяться.

Даже в мирах изменяющихся, мира лишенных,

В воздухе, изнуренном горем и страхом,

И когда его ноги по ненадежной почве ступали,

Он видел образ состояния более счастливого.

В архитектуре Пространства священного,

Кружащего и восходящего к вершинам творения,

В синих высях, что никогда не были слишком высокими

Для теплого общения между душою и телом,

Такое далекое, как небо, такое близкое, как мысль и надежда,

Мерцало царство безгорестной жизни.

Над ним в новом своде небесном

Ином, чем небеса, глазами созерцаемые смертными,

Как на лепном потолке богов,

Архипелаг смеха и огня,

Плыли звезды отдельные в море неба рябящем.

Высились спирали, магические кольца живого оттенка,

И сферы мерцающие странного счастья

Плыли сквозь дали как мир символический.

Разделить тревогу и труд они не могли,

Они не могли в несчастье помочь,

Недоступные страданию жизни, борьбе, горю,

Не запятнанные ее гневом и ненавистью,

Не задеваемые, не затрагиваемые, смотрели вниз видящие великие планы,

Блаженные вовеки в своем вечном праве.

Поглощенные в свое собственное удовлетворение и красоту,

Они жили, в своем бессмертном довольстве уверенные.

Обособленные, в свою самославу погруженные, отдаленные,

Горящие, они плыли в смутной светящейся дымке,

Света-грезы убежища вечные,

Туманность великолепий богов,

Созданная из размышлений вечности.

Почти невероятные для человеческой веры,

Они с трудом представлялись веществом вещей существующих.

Словно сквозь магического телевидения стекло

Для некоего увеличивающего внутреннего глаза очерченные,

Они светились как образы, из дальних мест посылаемые,

Слишком высокие и довольные, чтоб улавливаться смертными веками.

Но близки и реальны для сердца стремящегося

И для страстной мысли и чувства тела

Царства скрытые счастья.

В какой-то близкой недостигнутой области, которую мы все же чувствуем,

Свободные от суровой хватки Смерти и Времени,

Избавленные от поисков желания и горя,

В светлых надежных перефериях чарующих

Они лежат, вечно в блаженстве купающиеся.

В грезе и трансе и размышлении перед нашими глазами,

Через внутреннее поле тонкого видения

Широкие ландшафты восторженные, от зрения бегущие,

Фигуры совершенных царств проходят

И за собой оставляют следы сияющей памяти.

Воображенные сцены или миры великие вечные,

Мечтою ощущаемые или улавливаемые,

они касаются наших сердец своими глубинами;

Нереальными кажущиеся, все же, более реальны, чем жизнь,

Счастливее счастья, вернее верных вещей,

Если б они были грезами или образами пойманными,

Истина грезы сделала б земли напрасные реалии земли ложными.

Там фиксированные в быстром вечном движении жили

Или всегда призываемые приходили назад к желающим страстно глазам

Спокойные небеса нерушимого Света,

Освещенные континенты покоя фиалкового,

Океаны и реки радости Бога

И страны безгорестные под пурпурными солнцами.

Это, когда-то звезда яркой далекой идеи

Или кометы воображения хвост грезы,

Приняло сейчас близкую форму реальности.

Была пересечена бездна между грезой-истинной и землей-фактом,

Чудо-миры жизни грезами не были больше;

Его зрение сделало все, что они обнаружили, собственным:

Их сцены, их происшествия встречали его глаза и его сердце

И ударяли их