Звезда упала - Владимир Алеников

Она криво улыбнулась собственному отражению, подбадривающе подмигнула ему.

Это только начало, всего лишь цветочки, ягодки впереди!

Хорошо бы не выходить отсюда больше, сдохнуть тут, никогда не видеть эти мерзкие сальные рожи вокруг…

Пора было возвращаться. Долго торчать в уборной нельзя, лишние вопросы ей совсем ни к чему.

Вера вернулась в комнату и сразу же наткнулась на внимательный взгляд Генриха Штольца, стоящего в дверях своего кабинета. — Зайдите ко мне, фрау Вера, — строго произнёс он.

Она вошла в кабинет, закрыла за собой дверь, но дальше не двинулась, так и осталась стоять у порога, со страхом ждала, что он скажет.

Генрих Штольц подошёл к ней сам, молча подвёл к креслу, усадил в него и присел рядом на подлокотнике. Потом ласково, но решительно взял её руки в свои, заглянул в глаза. Вкрадчиво спросил:

— Вера, скажи мне правду, ты беременна?

Вера боялась этого вопроса, ждала его постоянно, но теперь, когда он наконец был задан, оказалась совсем не готова к нему. Она судорожно вздохнула, отвела глаза, которые тут же предательски наполнились слезами.

— Ты беременна! — просиял Генрих.

Он соскочил с подлокотника, по-мальчишески опустился перед ней на корточки, быстро заговорил, сжимая ей руки:

— Я так и знал! Вера, дорогая, я счастлив! У нас будет ребёнок! Я всегда мечтал о ребёнке! Вера, мы сегодня же отпразднуем это событие!

Он обнял её, нежно прижался лицом к её груди.

Вера молчала, уронив безвольные руки, никак не реагируя, походила на лишённую жизни куклу. Только в глазах этой большой куклы застыла сплошная боль.

Штольц неожиданно опомнился. Он опять вёл себя не по-джентльменски, совсем ошалел от радости. Она ведь наверняка ждёт от него предложения, а он болтает о каком-то праздновании.

Генрих встал на ноги, выпрямился, одёрнул китель, молодцевато щёлкнул каблуками.

— Вера, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, — торжественно заговорил он. — Я прошу твоей руки. Я знаю, что моё командование не придёт в восторг от этого брака, но меня это не остановит! Я люблю тебя. Я попрошу отпуск и отвезу тебя в Германию. Я познакомлю тебя с моим отцом. Я писал ему о тебе. Старик, конечно, встал на дыбы, но это не страшно, я уверен, что как только он увидит тебя, всё изменится, я хорошо его знаю. Так что ни о чём не волнуйся. У нас в доме ты спокойно дождёшься конца войны, родишь нашего ребёнка. А потом я вернусь, и мы поженимся. Я всё устрою, ты слышишь, Вера?

Он пытливо вглядывался в её лицо, проверял впечатление, которое произвела на неё его тирада. Наконец-то всё было сказано.

Он виноват перед ней, но сейчас это позади. Он доказал, как серьёзно и уважительно относится к ней, он долго ждал этого момента, не торопил, не настаивал. Бог оценил его усилия, поселил в ней его семя. И теперь Вера будет полностью принадлежать ему.

Иначе и быть не может.

Разве возможно, что она не простит его?

Разумеется, нет.

Ведь она носит в чреве их младенца…

Вера, однако, не произнесла ни слова. Что она могла ему сказать?..

Чем ответить на такой щенячий, унижающий её восторг?..

У неё больше не было сил ни на что, даже на ненависть. О какой женитьбе он болтает, этот крепкий немецкий парень, насильно обрюхативший её? У неё есть муж, дочь, разве он забыл об этом?..

Как он глуп, этот самодовольный немец…

Он ничегошеньки не понимает про неё…

На что он надеется, дурачок?..

Генрих словно услышал её мысли, быстро опустился на колени, приблизил к ней лицо.

— Вера, пойми, наконец, что ты свободна, — горячо зашептал он. — Я дважды наводил справки. Ты же знаешь, как мы, немцы, аккуратны в делопроизводстве. Среди живых твоего мужа нет, поверь мне. А твою дочку я разыщу, как обещал, как только кончится война. Мы заберём её к себе. У нас будет большая счастливая семья. Ты согласна, Вера? Скажи, что ты согласна!

Вера по-прежнему молчала, удивлённо глядя на него большими глазами.

Генрих по-своему растолковал это молчание. Он нежно улыбнулся ей, приподнялся и стал медленно наклоняться, чтобы поцеловать.

Вера подалась назад, вдавилась в кресло, в ужасе смотрела, как приближаются его жадные полные губы. И в это время снова почувствовала острый приступ тошноты.

Не в силах больше сдерживаться, она сильно оттолкнула его, закрыла ладонью рот, вскочила на ноги и стремительно выбежала из кабинета.

Генрих Штольц, продолжая улыбаться, смотрел ей вслед. Он позаботится о ней, ей больше не о чем беспокоиться.

Всё в этой жизни происходит не зря, всё имеет свои основания. Бог рукой фюрера направил его сюда, в холодную дикую страну, чтобы он нашёл здесь, в маленьком глухом поселении, своё счастье. Так было надо, чтобы они встретились.

Он вынужден признаться, успехи и поражения немецкой армии волнуют его сейчас куда меньше, чем то, что происходит между ним и Верой. Но ему нисколько не стыдно в этом признаваться. Потому что это судьба.

Не случайно она не успела уехать из Дарьино, не случайно навсегда сгинул её муж. Эта красивая гордая русская женщина была изначально предназначена ему, Генриху Штольцу.

Так написано на скрижалях, так и произошло, в конце концов.

В начале марта неожиданно в одночасье в посёлок вернулись птицы. Причём не только вороны, но и многие другие — воробьи, снегири, синицы, галки…

Вера и Надя сидели во дворе больницы, где прогуливались выздоравливающие и легко раненные немецкие солдаты и офицеры, дышали весенним воздухом, тихо переговаривались. Надя курила, Вера хмуро поглядывала по сторонам, её ничто не радовало.

Свободное длинное габардиновое пальто, которое где-то раздобыл ей Генрих, полностью скрывало её уже вполне заметно округлившийся живот. Впрочем, сюда, в больницу, Вера ходила почти безбоязненно. Кроме Нади и бабы Луши никого из русских тут уже не осталось. А бабы Луши она не опасалась, та всё понимала, умела хранить чужие секреты, лишнего слова от неё никто никогда не слыхал.

Последнее время Генрих Штольц окружил её постоянным, настойчивым вниманием, которое только до крайности раздражало Веру. Он почти полностью освободил её от необходимости ходить на работу, но всё время находил предлоги, чтобы самому бывать у неё, привозил на дом переводы, вынудил всё же заниматься с ним русским.

Весна, всегда приносившая облегчение и надежду, на этот раз несла в себе только ужас и отчаяние.

— Я больше не могу, Надя! — тихо жаловалась Вера. — Я не знаю, что делать! Меня тошнит от его подарков, от этих уроков! Я ненавижу его! Ненавижу этого ребёнка!