Последняя аристократка - Лариса Шкатула

— По-хорошему, гостя надо принимать в гостиной, — сказала Наташа, — но у нас это самая холодная комната, и потому мы невольно всегда тянемся в кухню.

— Вообще-то, холодом меня не испугаешь, — смеясь сказал Борис. — Да и какой я гость… Можно сказать, напросился… Знаете, какой была первая комната, которую я получил? На двоих с товарищем. По утрам вода в кувшине покрывалась коркой льда. Хорошо, хоть полы были деревянные. Мы с ним спали, завернувшись в тулупы, прижимались друг к другу, чтобы было теплее. Вместо подушек клали под голову книги. Человечество не знает, что в нашем лице оно получило новый вид: хомо незамерзаемус…

— Тогда давайте пойдем в гостиную и зажжем канделябр. Я почти два года назад его купила. Оля вставила в него свечи, а зажечь не зажигаем, все не было подходящего случая. Будем считать, что сейчас именно тот самый случай.

Они зажгли канделябр и сели на диван. Наташа завернулась в теплую шаль, которую Аврора привезла ей из деревни. И увидела, как Борис машинально протянул руку к карману пиджака, но тут же отдернул.

— Да вы курите, не стесняйтесь, — сказала она, — пусть здесь лучше запахнет табаком, чем плесенью.

Она нашла в шкафу раковину, которую когда-то товарищи её мужа Саши использовали как пепельницу.

Так они сидели и смотрели на пламя свечей, пока Борис не спросил ее:

— О чем вы думаете, Наташа?

— Когда-то в юности я ходила на собрания поэтов-акмеистов. Гумилев, Ахматова, Мандельштам. Поэты при свечах читали свои стихи. Наверное, с той поры свечи для меня символ стихотворчества. Потом их дороги разошлись…

— Причем Гумилев отправился на тот свет, — добавил Борис. — А Мандельштам ходит по лезвию бритвы.

— Вы хотите сказать, что и его тоже… могут расстрелять?

— За инакомыслие люди в этой стране часто страдают.

Прежде Наташа инстинктивно сторонилась разговоров о политике, но, оказывается, в России не говорить о политике, значит, не говорить ни о чем. Казалось бы, затронули поэзию, а тут же словно пахнуло откуда-то холодком смерти. Теперь вот с Янеком беда, а какой он политик? Просто хороший врач, которому кто-то позавидовал…

Наверное, все началось с Кати, которая своими вопросами будто пробудила Наташу от долгого сна. Теперь на опасную дорожку увлекал и мужчина, который ей нравился… И все они нарушили хрупкое равновесие, которое Наташа тщетно пыталась сохранять…

— Простите, Наташа, не сдержался! — покаянно произнес он. — Наверное, слишком долго смотрел на пламя свечи и чересчур расслабился. Вы не бойтесь меня, Наташенька, я не воюю с женщинами и детьми… Но, кажется, я засиделся. Бабушка в таких случаях говорила: "Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?"

Он не без сожаления поднялся с дивана. Наташа тоже встала и подала ему на прощанье руку. Но кончик шали, соскользнув с её плеча, зацепился за пуговицу его пиджака.

— Простите! — он попытался отцепить шаль — не тут-то было!

Вместо того чтобы снять пиджак и спокойно отцепить шаль, оба стали высвобождать пуговицу, склонились, слегка стукнулись лбами, рассмеялись, потянулись друг к другу и… Губы их слились, и мир вокруг перестал существовать. Шаль стала мешать им, они все время путались в ней, так и пришлось ей вместе с пиджаком отправиться на стул, а старый диван покорно принял их слившиеся в одно тела.

— Что, Егорка, освобождаешься? — нарочито ласково сказал Аполлон, входя в кабинет вместе с Аренским. — Понятное дело, оказать услугу самому начальнику адмчасти. Смотрю, приодели тебя маленько. Доволен?

— Доволен, гражданин капитан.

— А вот шапка у тебя старая. Это непорядок. Прямо скажем, никуда не годится! Раз ты у нас такой нужный человек, я тебе новую подарю.

— Зачем новую, начальник, — Комод побледнел. — Не надо. Я к этой привык. Новая-то пока обомнется.

— И не спорь! Сказал, дам новую, значит, дам! На свободу — с чистой совестью. И в новой шапке.

Он протянул руку, но никак не мог вырвать шапку из скрюченных от страха рук вора.

— Что ж ты ухватился за нее, как черт за грешную душу? Золото у тебя там спрятано, что ли?.. Но-но, огонь-то в гляделках погаси. Я ведь не посмотрю, что ты мне социально-близкий… А то документы твои перепутаю, и пойдешь ты по пятьдесят восьмой статье, но уже как социально-чуждый, то есть политический…

— Пощади, начальник! — Комод рухнул на колени и зарыдал. — Сука буду, не хотел!

— Встань, Егор, ишь, чего надумал: из-за поганой шапки в ногах валяться!

Он действительно протянул Кизилову новую шапку и пожурил при этом:

— Посмотри, дурашка, какую я тебе взамен даю: век сносу не будет!

Комод тяжело поднялся с колен и надел шапку. На лице его ещё читалась растерянность: что делать, на такой случай ему никаких указаний не дали. Все отрицать, со всем соглашаться? Какая-то сука донесла, сейчас шапку проверят, а его назад, на нары…

Но капитан повел себя странно. Он подмигнул Егору и заговорщически кивнул:

— Видал, как на тебя шили!

А сам протянул лейтенанту шапку Комода и громко приказал:

— Эту рвань в печь! Сожги её, как темное прошлое Егора Кизилова.

И шепотом добавил, чего Кизилов уже не услышал:

— После того как всю её по швам распорешь и каждый кусочек прощупаешь!

Егору он сказал:

— Тебе, паря, повезло. Я с оказией до станции еду, так что тебя, как барина, прямо к вокзалу доставлю!

Охранник пригнал к крыльцу подводу, на которую взгромоздились Кизилов и Аполлон. Причем капитан не погнушался сам взять в руки вожжи. Он хлестнул лошадь, лихо свистнув:

— Эх, пошла, родимая!

Аренский сидел за столом, распарывал бритвой старую засаленную шапку, а в голове его билась мысль: "Когда Ковалев вора-посланца жизни лишит: тут же, неподалеку от лагеря или подальше завезет?" Думал он, впрочем, без особого сожаления, а как бы с некоторым удивлением — как мало ценится человеческая жизнь в обществе, строящем социализм. А, может, никакого социализма на свете и нет? Есть сказка, в которую большинство людей верит, а потому и терпит все, что с ним ни делают…

Вернулся Аполлон довольно быстро, что, впрочем, заметил только Арнольд. Охранники сменились, да и капитан подъехал к северным воротам, через которые возили обычно продукты и дрова для кухни.

— Ты все же убил его? — спросил Арнольд.

— Нет, на семя оставил! — огрызнулся тот. — Он знал, в какое дело суется, потому и получил по заслугам. Я его в овраг скинул. Скоро метели начнутся, до весны труп никто не отыщет. А те, кто его послал, будут думать, что Комод со страху в бега подался… Ты лучше скажи, нашел?

— Само собой, нашел! Они ж не думали, что его кто-то шмонать станет, а на старую шапку, ежели что, никто не покусится. Доносец, я тебе скажу, убойный! После такого одна дорога — под расстрел.