Мертвые пианисты - Екатерина Ру

Не приходилось и терпеть в квартире посторонних жильцов. Правда, в гости очень часто приходила девушка по имени Яна. Очень молодая — всего лет на семь старше Нади. С золотистыми волосами (почти такими же, как у мамы, но более гладкими), акварельно-синими глазами и аккуратными перламутровыми ногтями. Яна смотрела на Надю со странным беспокойством и обращалась к ней очень ласковым голосом. Говорила всегда просто и медленно, почти по слогам. Почти так же, как мама, которая когда-то пыталась заставить немую Надю сказать хоть слово.

— За-яц, — говорит мама внутри Нади.

— Ан-глий-ский, — говорит Яна на папиной кухне. — Это такой язык. Я-зык, понимаешь? Есть русский язык. Мы на нем говорим. А есть английский. Совсем другой. Там другие слова. Вообще непохожие.

Надя знает, что такое английский язык. У нее в школе он тоже есть, со второго класса. Но Надя не хочет расстраивать Яну, поэтому слушает ее сосредоточенно, с удивлением. Приоткрыв рот.

— И я его учу. В институте. Читаю на нем, пишу. Там другие буквы. Бук-вы.

— Бук-вы, — зачем-то прилежно повторяет Надя.

Янина манера говорить кажется очень странной. Но, видимо, так надо. Видимо, Яне хочется, чтобы разговор был именно таким. А Наде хочется сделать Яне приятное. Возможно, потому что Яна говорит с ней очень ласково. А возможно, потому, что Наде отчего-то ее жаль. Жаль по-доброму, искренне.

— Ты знаешь буквы? Умеешь немножко читать?

Надя чуть заметно кивает.

— А писать? — Яна вытягивает правую руку под абрикосово-теплый свет абажура. Крутит пальцами с перламутровыми ногтями, как будто пишет на скатерти.

Надя кивает снова.

— Да. У-ме-ю.

— Молодец, — говорит Яна. — Ты просто умничка.

Папа стоит рядом, курит в открытое окно. Дым медленно утекает в небо, растворяется в мягкой поволоке летнего вечера.

— У тебя такая милая дочка, — говорит Яна папе. — И вы оба просто молодцы, что не сдаетесь, несмотря ни на что.

Папа разводит руками и грустно смотрит в окно:

— Мы стараемся.

— Нет, ну правда. Помнишь, я тебе рассказывала про Юлю, одногруппницу? Так у нее племянник с похожими проблемами. Что-то там с хромосомами не то. Ну или что-то в этом роде. И его мать — Юлина сестра — им вообще не занимается. Ну и результат: в шесть лет мальчик совсем ничего не умеет. Только мычит постоянно.

Папа выдыхает дым и трагически жмурится:

— Это сложно все, Ян, очень сложно. Не надо никого судить.

— Нет, я понимаю, конечно. Я и не сужу… Просто говорю, что вы с Надей молодцы. Все-таки научиться читать и писать… А она ходит в какую-то специальную школу?

Папа замирает, несколько секунд задумчиво и напряженно смотрит на Надю. Затем снова переводит взгляд на заоконный город.

— Да, ходит…

Надя молчит. Ей не хочется возражать. Если папа и Яна хотят думать, что она ходит не в обычную школу, а в специальную, пусть так и думают. А осенью, когда начнутся уроки и придется во всем признаться, они, возможно, уже забудут, что так думали.

И Надя встает из-за стола и тоже смотрит в окно. Вечер начинает потихоньку густеть. Город еще не потерял четких контуров, но уже загорелся щедрой россыпью огоньков — уличных и квартирных. Эти маленькие предвечерние огни кажутся чайными каплями, повисшими на ветру.

Как оказалось, после развода с мамой папа бросил работу «в идиотском офисе». Вернулся к творчеству, к скульптурам. Еще Надя заметила, что папино творчество каким-то образом связано с Яниным отцом. По крайней мере, когда разговор между папой и Яной заходил о мастерской, скульптурах и выставках, часто звучали фразы вроде «Позвони моему папе, поблагодари». Или: «Папа же обещал, так что не волнуйся». Или: «Напомни, пожалуйста, Виктору Геннадиевичу».

Виктор Геннадиевич — это, видимо, было имя Яниного отца.

Несколько раз папа звал Надю с собой в мастерскую, посмотреть на скульптуры. Но Надю скульптуры не интересовали, и она предпочитала оставаться дома одна. Сидеть на подоконнике или расставлять ровными рядами стаканы и чашки.

Иногда Надя ходила гулять. Случалось это в основном, когда папа и Яна были дома. Папа объяснял Наде, что взрослые иногда ведут серьезные разговоры, при которых детям не стоит присутствовать.

— Как же так, она пойдет на улицу совсем одна?! — с ужасом воскликнула Яна, когда папа впервые предложил Наде сходить «проветриться».

— Да, она уже может гулять одна, — гордо ответил папа. — Она очень самостоятельная, несмотря ни на что.

Яна тревожно посмотрела на Надю и впилась ей в плечи острыми перламутровыми ногтями.

— Это правда? Ты у-ве-ре-на? Ты можешь выходить одна? Од-на? Без папы? Без взрослых?

— У-ве-ре-на, — ответила Надя, слегка скривив губы, чтобы звуки выходили чуть менее внятными.

— Вадик, а у нее телефон-то есть, чтобы позвонить, если что?

Папа растерянно поднял брови:

— Телефон… нет, телефона нет. Так ведь она и пользоваться не умеет. Да ничего страшного. Она говорила, что уже выходила на улицу одна.

— Нет, ни за что. Без телефона, больного ребенка, одного — я категорически против. Она, конечно, не моя дочь, и все такое. Но я против.

И на следующий день папа подарил Наде телефон.

Яна тут же принялась объяснять, как им пользоваться, как нужно «проводить пальчиком по экрану». Наде было скучно, телефон не вызвал никаких эмоций. Но чтобы не обижать Яну, она терпеливо прослушала инструкцию.

— Вот тааак, хо-ро-шо. Смотри: нажимаешь сюда, и папин телефон… звонит! Слышишь? Попробуй сама.

Надя послушно пробовала.

— А теперь смотри. На экране написано «Я-на». Это я тебе звоню. Твой телефон уже знает, что это я. Нужно провести вот так. Тааак. Умничка.

С этого дня Яна согласилась отпускать Надю на прогулку.

— Только осторожно там, и смотри не чуди! — говорил папа, закрывая за ней дверь.

Она и не собиралась чудить. Помнила, что когда чудишь, можно умереть от передозы.

Поначалу Надя не решалась выходить на улицу. Спускалась по лестнице с четырнадцатого этажа и медленно-медленно поднималась обратно. Иногда по два раза. Гладила перила, подоконники, чужие дерматиновые двери. Считала на каждом этаже окурки, плавающие в обрезанных пластиковых бутылках. Потом стала осторожно выныривать из подъезда в летний обволакивающий воздух, немного сонный от жары. Далеко Надя не уходила, чтобы не потеряться. В основном кружила около дома, смотрела, как мальчишки играют в футбол на пустыре. Или просто смотрела под ноги, на вздрагивающие при каждом шаге кроссовочные шнурки. Максимум доходила до небольшого сквера за домом. Сквер утопал в сверкающей зелени, и солнце висело среди листвы перезревшим плодом. Еще повсюду пестрели клумбы с крупными мясистыми цветами.