Нематериальное наследие. Карьера одного пьемонтского экзорциста XVII века - Джованни Леви

придавалось демографическим факторам и структуре семьи, нежели количеству наличных земель: ввиду избытка земли его можно было увеличить или уменьшить в зависимости от жестких демографических ограничений, связанных с семейным жизненным циклом[74]. Постан использовал схожие гипотезы, выдвинув предположение о высокой динамике рыночного оборота земли в конце XIII в. в Англии. Тем самым он сместил акцент на размеры живущей вместе группы как главное ограничение, влиявшее на социальную стратификацию в среде крестьян[75]. Наличие жестких условий пользования землей, сеньориальных прав на крестьянские владения и их переуступку, о которых говорили другие исследователи[76], оставляло тем не менее открытым вопрос о том, как объяснить столь раннее оживление фондового рынка, и открывало путь для всевозможных чреватых идеологическими постулатами предположений, доведенных до крайности Аланом Макфарлейном: досрочная коммерциализация земли, индивидуальные владельцы которой свободно ею располагали, не сталкиваясь с правовыми и социальными ограничениями, в случае с Англией являет собой альтернативную модель застойным крестьянским обществам континентальной Европы и становится несущей конструкцией для зарождающегося индивидуализма, всеобщей безликой коммерциализации и капиталистического мира. Разумеется, я не собираюсь обсуждать здесь эти возможности, связанные с одним из вариантов в длинном ряду примеров. Однако вполне очевидно, что тезисы Макфарлейна основываются, по существу, всего на одном соображении: крестьяне покупали и продавали землю. Этого достаточно, чтобы развеять сомнения относительно смысла феномена в целом и извлечь множество выводов, вытекающих из явного и однозначного анахронизма[77].

Ситуация в Сантене была очень удалена во времени и в пространстве от той, которая обсуждалась в случае Англии: в конце XVII в. поведение крестьян уже, по-видимому, невозможно свести только к характеристикам особого способа производства. Расширение социальных рамок, сокращение внутреннего потребления, активное присутствие зерновых рынков, привыкание к пользованию деньгами и к денежным расчетам, как можно предполагать, отодвинули в прошлое инертную реальность, составлявшую предмет дискуссии применительно к английскому Средневековью.

Впрочем, изучение цен на землю порождает новые сомнения. На самом деле тезис об обезличенности английского рынка накануне Черной смерти опровергается, по существу, одним доводом: узами родства. Земля обращалась в семейном кругу, и близость к современным реалиям безликого рынка измерялась пропорционально процентному отношению родственников среди участников сделок. Но для периода, когда записей актов гражданского состояния еще не существовало и семейные имена не были стабильными, устанавливать родство нелегко. Как следствие, сделки между лицами, носившими одно родовое имя, не учитывают связей, возникших в силу перехода женщины из одной семьи в другую. Это снова порождает неопределенность.

Однако даже если мы устраним эту документальную проблему, получим ли мы более конкретную картину? Дискриминантному уровню в 30 % обменов между родственниками, который, по-видимому, не был достигнут в XIV в., в недавнем исследовании Цви Рави противопоставляется ситуация в Хейлсовене к западу от Бирмингема, где 63 % продаж земли между 1270 и 1348 гг. происходили внутри семей: при всем отсутствии строгих правовых запретов на индивидуальное присвоение и пользование жесткие моральные правила ограничивали свободный оборот земли, делали его персонализированным и опутывали целой сетью обязательств и оговорок[78].

Даже если проводить реконструкцию генеалогии с очень высокой тщательностью, проблема сохранится. Действительно, обезличенность рынка определяется тем, как покупают, а не тем, кто покупает, поскольку современный рынок характеризуется неограниченной и неконтролируемой конкуренцией между продавцами и покупателями, которая формирует цены и отличает подобный рынок от обменов, где преобладание взаимоотношений между контрагентами над коммерческим фактором изолирует такой тип сделок и где основополагающим является соглашение между двумя лицами[79]. В целом никак не доказано, что капитализм, или обезличенный рынок, или саморегулирующийся рынок, не могут быть следствием сделок между родственниками. Небольшие размеры крестьянских сообществ в Средние века, как и сегодня, приводили к высокой пропорции договоров купли-продажи между родней, тем более значительной, чем меньше это сообщество и чем менее заметное место на рынке занимает земля. Во всяком случае, потенциальный спрос на землю будет выше со стороны местных жителей, чем со стороны нерезидентов. Достаточно ли этого, чтобы признавать или отрицать существование свободного рынка земли? Факт в том, что, если сегодня кто-то из нас покупает землю у своего брата, вполне вероятно, что он заплатит за нее столько же, сколько заплатил бы постороннему лицу, потому что и для родственников действуют цены, сформированные универсальным и безликим рынком.

Проблема, таким образом, состоит в следующем: акцент нужно сделать не столько на том, кто продает и кто покупает, сколько на основном механизме транзакции, на формировании цены. Это рыночный механизм, действие которого в полной мере показывает роль родства в заключении сделок.

Итак, будем исходить из следующей гипотезы: форма, которую приобретает фондовый рынок, выражается в ценах на землю. Мы сможем с уверенностью утверждать, что экономика, направленная на приумножение результатов в денежном выражении, стала преобладать только в рамках идеального и обезличенного рынка, где уровень цен определяется преимущественно спросом и предложением и где шкала стоимости зависит исключительно от качества.

График II. Цена пахотной земли в 1669–1702 гг. (одна джорната в лирах)

6. Вернемся теперь в Сантену и зададимся вопросом: чего нам ожидать, абстрактно говоря, от сделок по купле-продаже земли, заключающихся на рынке, пронизанном социальными и родственными отношениями, которые не освобождают от установления цены, но влияют на нее? Рассмотрим график II, показывающий цены на пахотную землю в нашей коммуне в конце XVII в. Как видно, цены одной пьемонтской джорнаты (1/3 гектара) подвержены неимоверным колебаниям, варьируясь от 20 до 500 лир, то есть в двадцать пять раз.

Качество земли или ее использование с точки зрения целей возделывания могли при этом учитываться лишь в малой степени: все отраженные в графике данные относятся к незасеянной пашне[80], не включавшей ряды виноградных кустов или деревьев в таком количестве, которое позволило бы говорить о конкуренции с основным хлебопашеским назначением. Исключены и участки со специализацией на высокоинтенсивном возделывании (огороды и конопляники), а также запущенные и покрытые наносной галькой площади. Это относительно однотипная земля, в том числе с точки зрения размеров выставляемых на продажу участков, сплошь около одной джорнаты, хотя с преобладанием более мелких наделов. Тем не менее я исключил из графика данные об отрезках, не имеющих самостоятельного значения, продаваемых или покупаемых для дополнения других площадей, засеянных той же культурой. Их цена могла назначаться произвольно ввиду незначительности выплачиваемых и получаемых сумм.

Более серьезной проблемой является, разумеется, различие в плодородности земли, но и оно, по-видимому, не может существенно повлиять на распределение цен в столь большом диапазоне. Земли Сантены были в основном однотипными и в качестве таковых рассматривались и в кадастровых описях.