Утешители - Мюриэл Спарк

– Что я могу сделать? – спросил он далеко не в первый раз за последние дни. – Что мне сделать, чтобы тебе помочь?

– Ты сможешь время от времени уступать логике моего безумия? – спросила она. – Потому что в наших отношениях это будет неизбежным. В противном случае мы потеряем друг друга.

Ее ужасала возможность потерять Лоуренса.

– Я всегда старался войти в твой мир, разве нет?

– Старался, но сейчас я нахожусь совсем в другом мире.

– Не совсем, – возразил он. – Во всем остальном ты вполне нормальна.

Он подумал, не обидел ли ее своими словами, подумал, хватит ли у него решимости заставить ее сходить к психиатру.

– Нам придется держать это в тайне, – сказала она. – Я не хочу прослыть совсем уж рехнувшейся. Барон и так достаточно обо мне наболтал.

Так и договорились, но не прошло и пары часов, как Лоуренс понял, насколько тяжко будет соблюдать договор.

Они проговорили большую половину дня, когда Лоуренс позвонил на вокзал справиться о поездах, после чего сказал:

– Лучше поехать на машине. Одну поездку она потянет, к тому же в Хейворд-Хите мне ее быстренько починят, и можно будет ее использовать. Это куда удобней поезда.

– Ты можешь арендовать машину в Хейворд-Хите, – быстро возразила Каролина, – а я хочу отправиться поездом. Мы должны отправиться поездом.

– Не капризничай. Одевайся, а я пойду за машиной. Глупо ехать поездом, если можно добраться в автомобиле.

– Нет, я буду капризничать, – заявила Каролина и принялась искать блокнотик. – До меня только-только дошло, – объяснила она, – что мы проводим день в точности как предсказали голоса. Мы поболтали об Элеоноре, раз. Потом о нас самих, два. Прекрасно. Мы проболтали весь день. В повествовании говорится, что мы поехали на машине. Прекрасно, значит, нужно отправиться поездом. Ты понимаешь, Лоуренс? Мы должны проявить свободу воли.

Он понимал. И подумал: «Какого черта, не будем же мы в рабстве у ее тайных фантазий».

– Не понимаю, – сказал он, – с какой стати доставлять себе неудобства по той или иной причине. Будем поступать естественно.

Но он видел, что Каролина твердо настроилась обмануть свой призрак именно в этом вопросе.

– Прекрасно, – согласился он. Его искренности, чувствовал он, грозит нехватка воздуха. Он желал, чтобы их отношения претерпели по возможности наименьшие перемены, но с их последнего разговора они стали меняться. Не то чтобы они с Каролиной разошлись еще больше, но он ощущал, что теперь она ступила на зыбкую почву и ее в любую минуту может безвозвратно от него оторвать. Он не знал, достанет ли у него сноровки поддерживать с ней отношения, а если да, то стоит ли поддерживать их за той гранью, когда Каролина может измениться до неузнаваемости.

Эти опасения сводили его с ума.

– Хорошо, поедем поездом, – сказал он.

От этих слов она разом повеселела, что изменило ход его мыслей. «Она поможет мне с бабушкой, несмотря на болезнь, – подумал он. – Отдых пойдет Каролине на пользу. Мы по-прежнему нужны друг другу». И еще он подумал: «Я ее люблю». Возбуждение при мысли о раскрытии бабушкиных тайн почему-то делало Каролину еще желаннее.

Чтобы вознаградить Лоуренса за уступку, она быстро оделась и упаковала их вещи в половине шестого. Лоуренс диктовал по телефону телеграмму, сообщая бабушке, что они приедут около восьми.

– Видимо, она ждала нас к ланчу, – сообщил он, кладя трубку.

– С нашей стороны это просто свинство.

– Но она так нам обрадуется, что не станет ругать. Ты готова?

Не отходя от рабочего столика, на котором стоял телефон, Лоуренс оторвал на календаре несколько просроченных листков.

– Теперь ты снова живешь сегодняшним днем, – заметил он.

– Когда я сижу за столиком, я отрываю автоматически, – грустно сказала она. – Не люблю, когда календарь отстает. Я и вправду должна поскорее вернуться к книге.

Они собрались идти, Лоуренс взялся за чемоданы, но Каролина все еще смотрела на календарь.

– Какой сегодня день? – спросила она. – Неужели первое ноября?

– Верно. Уже ноябрь. Поторопись.

– День Всех святых, – продолжала она, – ты ведь знаешь, что это значит?

Лоуренс подобно большинству людей, воспитанных в католичестве, мигом вспоминал подобные вещи.

– Обязательный праздник – это значит, что нужно посетить церковь.

– А я не была на мессе!

– Ну, тут уж ничего не поделаешь. Да ты не переживай. Если ты и вправду забыла, это не считается смертным грехом.

– Но раз уж вспомнила, то обязана сходить на мессу, если есть такая возможность. В Оратории[9], вероятно, служат позднюю мессу. Вероятно, в половине седьмого. Я обязана пойти. Ты ведь и сам понимаешь, правда?

– Да, вполне.

Он действительно понимал. Для него не составляло труда понимать обязательства, налагаемые католической верой, он постоянно сталкивался с ними в своей среде. Ему было много легче иметь дело с новообретенным католичеством Каролины, чем с ее новообретенным психозом. И ему не составило труда ей сказать:

– Мы не можем снова подвести бабушку. Разве это не уважительная причина, чтобы не пойти на мессу?

Он предвидел ответ:

– Ты отправляйся на машине, а я приеду поздним поездом.

Радуясь отвоеванной свободе поехать в автомобиле, он сразу же предложил:

– Будет лучше вместе поехать в автомобиле после мессы. Мы сможем поспеть к восьми вечера.

Она почувствовала облегчение. Очевидная необходимость побывать на мессе и нежелание и дальше изводить Лоуренса подорвали ее решимость отправиться поездом.

– Ты ведь не возражаешь? – сказал он, поскольку понял, что она благополучно справилась с выбором, а ему не хотелось быть тираном. Поэтому он позволил себе роскошь несколько раз переспросить:

– Дорогая, ты уверена, что согласна? Ты не против поехать в автомобиле?

– В конце концов, – заявила она, – это не моральное поражение. Месса – это обязательство. Но уступать требованиям чужого романа недостойно.

Он рассмотрел это заявление с философской точки зрения и заметил:

– Уступка несущественна, так что в этом смысле благородство обязывает.

«Вот черт, – подумала она, – он и это понимает. Почему же он тогда не католик?» Она улыбнулась ему, подняв бокал; поскольку спешить им теперь не требовалось, Лоуренс выудил бутылку, которую она бережно уложила ему в чемодан в отведенный для нее уголок.

Заполненные верующими чудовищные пространства Бромптонской Оратории неизменно действовали на нее угнетающе. Стоило ей войти, и на память, как всегда, пришел стих из Книги Иова: «Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя»[10].