Время черной звезды - Татьяна Воронцова

– Нет, нет, нет! – закричала она, смеясь. – Хватит, Димка… я больше не могу.

Сжалившись, он медленно вышел из нее и со вздохом удовлетворения перекатился на спину, прикрыв лицо согнутой в локте рукой.

Лежа рядом, Ника смотрела на него и прислушивалась к слабой ноющей боли внизу живота. Сейчас эта боль казалась ей приятной. Давно она не испытывала ничего подобного. И вообще качественного секса в ее жизни было не так уж много. Интересно, Иокаста тоже… нет, об этом лучше не думать.

На плече Деметриоса остался припухший красный след. И как тут не думать? О той, другой. О ее вероятной реакции на появление новой отметины. Новой, потому что она далеко не единственная, на его длинном худощавом теле, гибком и мускулистом, как у акробата, отметин более чем достаточно. Имеется даже пара округлых, побелевших от времени уплотнений, наводящих на мысль об огнестрельных ранах.

– Ты воевал? – спросила она, дотрагиваясь до одного из этих вызывающих трепет шрамов.

Деметриос убрал руку от лица.

– Да.

– Где?

– В Восточной и Центральной Африке, в Аравии, в Юго-Западной Азии.

– Ого! Но… как ты там оказался?

Нахмурившись, он перевернулся, но это привело лишь к тому, что вместо груди и живота Ника принялась разглядывать его спину. Лопатки, перечеркнутые длинными белыми полосами.

– Работа.

Процедил сквозь зубы.

– Что за работа? Ты бывший военный?

– Бывший легионер. – Тронувшая его губы улыбка была холодной, как иней на кромке взломанного льда. – Наемник.

Ника кивнула. Ответ ее не удивил.

– Стрелял в людей, о которых не знал ничего.

– Я стрелял в них, они – в меня. Любимая мужская забава.

– И не только стреляли, да? Убийство – не единственная мужская забава?

– Не единственная, – спокойно подтвердил Деметриос.

У нее была к нему еще куча вопросов, но по выражению его глаз она поняла, что он не ответит на них. По крайней мере сейчас. Глаза его вновь заволокла дымка вожделения. Рывком он подтянул Нику к себе и осведомился с наглой улыбкой:

– Тебе все понравилось?

– В смысле? – растерялась она. – Ну, то есть… ты разве сам не знаешь?

Улыбка стала еще более невыносимой.

– Как насчет повторить?

Раннее утро. В распахнутые настежь окна втекает хвойная прохлада, щебет птиц сливается в сумасшедшем хоре со звоном цикад. Положив растрепанную голову на худое, если не сказать костлявое, плечо Деметриоса, Ника слушает его хрипловатый со сна голос и понимает, что готова слушать вечно. Вечно.

– Для Гомера Ликург, царь эдонов, был примером человека, который бросил вызов богу и за дерзость был наказан слепотой. Легенда о нем появилась еще в догомеровский период, и в «Илиаде» она пересказывается лишь вкратце. Попробую реконструировать ее. Во владениях Ликурга уже имелось специальное место под названием Нисейон, где кормилицы бога исполняли для него ритуал жертвоприношения. Именно здесь Гомер называет Диониса «буйный» греческим словом… – тут он произнес слово, непригодное для повторения, – которое обозначает состояние, наступающее после распития вина, хотя служительницы Диониса достигали его и без вина, становясь… – еще одно непроизносимое слово, – «неистовыми». Однако их неистовство было неистовством особого рода, не равным безумию. Безумным скорее можно назвать Ликурга, когда он схватился за некое орудие, предназначенное для расправы над быком, и набросился с ним на женщин. Толкователи Гомера, желая сократить масштабы злодеяния, переводили название этого орудия как «бич для загона коров», однако разогнать менад бичом – еще не святотатство, Гомер же о поступке Ликурга высказывается более чем однозначно: «…от убийцы Ликурга сулицей острой свирепо разимые…» – так что орудием мог быть только двойной топор, используемый на Крите.

Ника понимает – другой частью мозга, – что слушать мужчину вечно равноценно самоубийству. Что же доставляет ей большее удовольствие? Звук его голоса или содержание речи? В данном случае и то и другое, но несколько раз она ловила себя на том, что слушает голос, не пытаясь вникнуть в смысл слов.

– Все это перекликается с известной историей о Персее. В Аргосе и сейчас можно видеть могилу менады Хореи, а рядом с храмом Геры-Анфеи – место, где покоятся «женщины моря», павшие в битве с Персеем. Массовое захоронение свидетельствует о том, что и здесь не обошлось без кровопролития. Также налицо связь с архаичным культом Диониса в Лерне – связь, касающаяся судьбы бога. После того как церемония жертвоприношения была прервана Ликургом, а кормилицы Диониса разделили участь жертвенных животных, божественный ребенок – именно так изображает его Гомер – испугался и бросился в море, где его приняла Фетида. У Плутарха, когда он рассказывает о завершении жертвенных обрядов во время Агрионий, в той же роли выступают Музы.

– Что такое Агрионии? – спрашивает Ника, теребя мочку его уха.

– Триетерические празднества, которые проводились в Орхомене, в Беотии. Женщины разыскивали бога, будто бы покинувшего их и нашедшего убежище у Муз, а жрец Диониса преследовал их с обнаженным мечом и убивал наименее проворную. Именно в отношении Беотии был очевиден факт, что амбивалентная жертвенная церемония…

– В каком смысле амбивалентная?

– Не перебивай. – Увесистый шлепок по мягкому месту призван, вероятно, продемонстрировать всю степень его благородного негодования. Цепляя его в отместку ногтями за плечо, она призналась себе, что обожает такие игры. – Эта церемония послужила поводом для возникновения мифа о прибытии бога и сопротивлении новому культу. Сопротивление оказали дочери Миния, основателя Орхомена, когда Дионис призвал женщин города на свой праздник в горах. Они посчитали, что роль менад несовместима с ролью добродетельных жен и были наказаны безумием. Будучи ни в себе, бунтовщицы бросили жребий, а затем разорвали на части ребенка одной из них, в то время как женщины, послушные Дионису, проделывали то же самое с молодыми животными. В этом и состояла амбивалентность: дионисийские женщины выступали как в роли кормилиц, так и в роли убийц.

– Но почему, почему они оказали сопротивление? И не распускай руки, меня это возбуждает… Эй! Сказала же, не распускай руки! Сначала расскажи.

– Существовало два тайных женских празднества, которые отчасти проясняют причины сопротивления «добродетельных жен». Тем более они проясняют причины сопротивления их мужей, озабоченных своей властью и порядком в государстве. В один из праздников живое существо обрекали на страдания и смерть. Связь женщин с этим существом явствует из наказания, бывшего не чем иным, как утрированной, патологической формой того обряда, который грешницы отказались совершить добровольно: они разорвали ребенка одной из них, за которым должны были ухаживать. Безнравственно и беззаконно… Поступок, совершаемый в менадическом состоянии, состоянии неистовства, в котором временно пребывал сам бог, превратился в наказание для строптивых, в маниакальное деяние. Второй тайный праздник, который следовал за первым, женщины справляли в ином душевном состоянии, которое можно назвать фиадическим. На праздник Фийи при храме недалеко от Элиды прибывал сам Дионис. Наказание, присоединенное к мрачному менадическому празднеству, по неписаному закону «зои» предназначалось и для тех, кто совершал жестокий поступок благочестиво, по воле бога. Речь при этом, скорее всего, идет о наследии минойской культуры…