Цена измены - Елена Алексеевна Шолохова

А другие дети в классе, наоборот, учительницу любили. Особенно девочки. На переменах они, облепив ее стол, верещали по-птичьи, рассказывая ей наперебой всякую ерунду. Правда, им она улыбалась и даже называла некоторых девчонок ласковыми словами.

С мальчишками Оксана Викторовна вела себя построже, но всё равно не так, как с ним.

Это невозможно было объяснить, но рядом с ней Мите постоянно казалось, что он виноват в чем-то, что сделал что-то плохое, гадкое, очень скверное, что и сам он – плохой и гадкий. Даже когда ровным счетом ничего не делал и даже не помышлял, это ощущение никуда не девалось.

В самом начале года такого не было. Первое время Мите даже нравилось ходить в школу. Он подружился с какими-то ребятами из класса. Взахлеб рассказывал отцу, как здорово в школе, в сто раз лучше и интереснее, чем в саду, спать не надо, есть не надо. Да и Оксана Викторовна поначалу не казалась ему такой уж злобной ведьмой.

Потом как-то всё поменялось.

Она стала ругать его за всё подряд: за ошибки, за забытую сменку или галстучек, за телефон, который нельзя доставать на уроке, даже если мама звонит, за то, что бегает на перемене, хотя бегали все. Но хуже всего было, когда она его даже не ругала, а высмеивала. Перед всем классом у доски. Оксана Викторовна язвила, все покатывались со смеху, а Митя стоял, насупившись, глядя в пол, и до боли кусал нижнюю губу, чтобы не расплакаться.

Обычно такое случалось на правописании, которое ему совсем не давалось. Потом уже весь класс чуть ли не ждал его выхода к доске, как очередной выпуск развлекательного шоу. Забавлялись все, даже те мальчики, с кем он успел раньше подружиться.

И один раз дошло до конфликта.

В тот день Оксана Викторовна, высмеяв его каракули, заставила у доски выписывать эти загогулины раз за разом. Рука его от напряжения устала, занемела. Непослушные пальцы подрагивали, и получалось, наоборот, только хуже, но она все равно его не отпускала. «Пока не напишешь, как надо, на место не сядешь!».

За спиной хихикали, говорили обидное, а она словно не замечала. Митя не выдержал. Швырнул маркер и, едва сдерживая слезы, самовольно сел на место.

– Это что за психи? – разозлилась Оксана Викторовна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Подошла к его парте, взяла за рукав, потянула за собой в дальний конец класса. Там поставила его в угол.

Минут через пять урок закончился, но выйти она не позволила.

– Будешь стоять всю перемену носом к стене!

Ребята, пока он стоял в углу, его донимали, дразнили психом, подбегали сзади, тыкали в спину острым (карандашами, наверное), а когда оборачивался – сразу отскакивали, хохоча.

Одна девчонка, Оля Михайлюк, отбежать не успела, и Митя со злости ее толкнул так, что она упала. С громким плачем Оля побежала жаловаться к учителю. Все тут же присмирели. Стали хором указывать на него: "Это вот он ее ударил, псих!".

– Тебе же было сказано – из угла ни на шаг! – подойдя, процедила Оксана Викторовна. – А ты еще и с девочками дерешься! Мне что, родителей твоих вызвать? Хорошо, прямо сейчас позвоню твоей матери. Пойдем с ней к директору. Расскажу, как ты безобразно себя ведешь.

– Не надо, – хныкнул он, конечно же, сразу испугавшись. Мама его за такие выходки уж точно накажет еще больше. Когда он жаловался ей на Оксану Викторовну, она только сердилась: «Значит, сам виноват». А тут…

– Не надо, – фыркнула Оксана Викторовна. – Значит, теперь в наказание будешь стоять и весь следующий урок.

Но она хотя бы других от него отогнала.

– А вы все тут чего расшумелись? Фадин! Петров! Тоже хотите стоять в соседнем углу? А ну разойдитесь!

Со звонком все расселись по местам, начался урок, третий, последний. Митя остался в углу в конце кабинета. Ноги устали, но это полбеды. Хуже всего то, что захотелось в туалет. Давно уже хотелось, но потом стало совсем невмоготу.

Обычно Оксана Викторовна их отпускала, стоило попросить выйти. Но тут, сколько Митя ни тряс рукой, она его не замечала. Он переминался с ноги на ногу, крепился, морщился. Руку задирал над головой как можно выше, бормоча: «Можно? Ну, можно?». Но учитель на него не обращала внимания. А потом случилось страшное. По ногам, под брюками, заструилось теплое, а у ног пополз ручей.

В ужасе Митя выскочил из кабинета, пока никто не заметил его позора. Хорошо хоть каким-то чудом раньше времени за ним приехал отец.

Митя тогда в панике заскочил в уборную и увидел отца в окно. Тот как раз вышел из машины и направлялся к крыльцу. Митя со всех ног кинулся в холл. Подбежал, обнял отца с разлета.

– Ты чего, Митька? Что случилось?

– Меня наказали, – все-таки расплакался он.

– Ну, ты чего? Ну... мой, – обнял его отец. – Тише, тише, заяц. Колись, что ты там натворил?

– А ты маме не скажешь? Обещай!

– Клянусь, – улыбнулся отец.

– Я плохо писал, потом кинул в Оксану Викторовну маркер. А потом толкнул девчонку одну, она надо мной смеялась. Меня наказали, в угол поставили.

– А сейчас почему не в классе?

Но Митя заплакал еще горше. И признаться в постыдном так и не смог. Когда отец заметил мокрые штаны, соврал, что баловался и облился водой.

Отец тогда и вещи его из класса вынес, и за поведение ничего ему не высказал – хотя Митя трясся, что Оксана Викторовна нажалуется. А дома скорее закрылся в ванной и сунул комом штаны в стиральную машину, где уже и так лежали мокрые пеленки.

Но на следующий день Митя шел на занятия и умирал от страха. Вдруг кто-то все же увидел его вчерашнюю лужу? В класс он так и не осмелился зайти. Дождался, глядя в окно холла, когда папа уедет, и вышел из школы. Болтался на площадке до обеда, пока опять не приехал отец. Такой фокус удалось ему провернуть еще трижды, а потом маму все-таки вызвали в школу.

Однако его самая постыдная тайна не вскрылась. Может, Оксана Викторовна и всё поняла тогда – да, конечно, поняла, лужу ведь наверняка увидела – но никому ничего не сказала.

* * *

Пока шел урок, в школе стояла тишина. Затем началась перемена, и кругом всё загудело, зашумело, завибрировало. Митя сдвинулся