Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич

Но не для всего отеля « Рояль» Потому, что все еще было впереди.

Когда генералу Беслану Шахсаидову доложили о страшной необъяснимой гибели его друга и названного брата Ахмета, несколько дней назад отправленного им самим в сопредельную с Ичкериией русскую губернию для проведения летучей разведки перед серьезной акцией, которую он готовился осуществить, он отреагировал так, как должен был отреагировать мужчина — ни один мускул не дрогнул на его смуглом красивом лице, большую часть которого покрывала густая жесткая борода, и не затуманился взгляд, как не изменилось и его выражение — холодного отчужденного презрения ко всему окружающему миру Впрочем, если оказался бы в эту минуту рядом с молодым генералом человек наблюдательный, он наверняка отметил бы странную метаморфозу, происходившую с его глазами, направленными обыкновенно в одну точку и в ней как бы застывшими. Чаще всего — это были глаза собеседника, от чего большинство людей, коим доводилось беседовать с генералом, испытывали сильное неудобство и некую необъяснимую порой тревогу, и свой взгляд спешили отвести в сторону. В тот самый момент, когда сообщили Беслану скорбную весть, неподвижные зрачки его глаз начали медленно менять цвет, темнея и словно наливаясь мраком, проступающим откуда-то изнутри, из глубин души.

Близко знавшие его люди эту странную особенность знали хорошо — глаза Беслана меняли цвет в зависимости от его настроения и душевного состояния в данную минуту Обычно они были зелеными с примесью карего цвета, такие глаза часто встречаются у представителей некоторых народов Северного Кавказа Однако в минуты раздражения, злости и гнева — они темнели, причем в зависимости от силы и остроты эмоции — цвет их делался более насыщенным — случалось, они становились почти черными, зрачок сливался с радужной оболочкой. Глазницы его тогда становились бездонными омутами-провалами и судьба тех, на кого устремлен был такой взгляд была, как правило, незавидной Напротив, в минуты душевного отдохновения, радости и счастливого покоя глаза генерала светлели, наливаясь изумрудным сиянием и приобретали совершенно необычный мягкий теплый оттенок Но эта особенность известна была лишь очень близким генералу людям, а таковых теперь, со смертью Ахмета, практически не осталось на этой земле От наблюдательного человека, окажись он в ту минуту рядом с Шахсаидовым, не скрылось бы и то, что мускулы на его бесстрастном лице действительно остались неподвижны, но внутренне сильно напряглись, отчего внешне не изменившее выражения лицо, словно окаменело изнутри, превратившись в сплошную жесткую маску Однако такого человека в эти минуты не было рядом, а те кто, пришел к генералу с докладом, спешили выполнить эту тяжелую миссию как можно быстрее и избегали встречаться с ним глазами Эти люди были не робкого десятка, но сейчас они боялись и имели для этого все основания — реакция Беслана могла быть непредсказуемой Однако им повезло. Выслушав доклад и задав несколько уточняющих вопросов, он отпустил всех без комментариев и даже без указаний, что и как делать дальше Они восприняли это так, что командиру просто надо как следует подумать, прежде чем принять решение и приступить к дальнейшим действиям В том, что они незамедлительно последуют, сомнений не было ни у кого Когда за его людьми закрылась дверь, генерал не смог более сдерживать себя — удар его тяжелой, сжатой в кулак руки о гладкую поверхность стола был страшен — тяжелый золотой браслет массивного « Ролекса» рассыпался на мелкие кусочки, которые со звоном разлетелись по комнате, а сами часы тяжело стукнув об пол, отлетели в дальний угол. Он не заметил этого и не почувствовал боли. Собственно, физическая боль никогда не тревожила его всерьез — болевой порог был, видимо, очень высоким. Несколько иначе обстояло дело с болью душевной Беслану Шахсаидову шел тридцать третий год К этому возрасту он был уже очень известен, но слава его была многолика. По крайней мере, разные люди отзывались о нем совершенно по-разному, причем чаще всего это были диаметрально противоположные суждения. Его называли и национальным героем, пламенным борцом за свободу своего маленького народа, и крупным международным террористом, идеологом исламского террора в самых массовых и кровавых его формах, мужественным и бесстрашным полевым командиром, наносившим федеральным войскам самые сокрушительные удары в минувшей войне, и хитрым политиканом, любителем и знатоком подковерных интриг, и бессеребреником, аскетом, довольствующимся в своей земной жизни самым малым, и одним из самых богатых людей диаспоры, нажившим на войне сотни миллионов долларов. Все это было отчасти правдой, и, столь же отчасти-не правдой. Те же, кто постоянно был с ним рядом, давно уже не называли его иначе, как Бес, и за глаза, и обращаясь в лицо. Это имя было простым и удобным, оно вполне устраивало его. О более глубокой мистической подоплеке он никогда не задумывался Мистика была явлением, которое он не понимал и посему отрицал начисто То же было и с религией — ислам был для него лишь образом жизни, которого он, особенно последние годы, придерживался неукоснительно Потому что это был образ жизни его отца, деда, прадеда и всех предыдущих поколений предков, сколько их было на этой земле Нравственные и философские аспекты ислама никогда не занимали его, так же как и мифологические составляющие религии — их он просто не понимал и не желал брать в расчет.

Именно с этих позиций будет рассматривать он потом факты гибели передового отряда, посланного им на разведку в Россию Однако это произойдет несколько позже, когда к нему вернется способность спокойно рассуждать и анализировать Сейчас же Бес не испытывал ничего, кроме боли, раскаленной огнедышащей, кипящей как расплавленная лава, которую исторгает из своего чрева разбушевавшийся исполни — вулкан Она заполнила его всего изнутри, растекаясь по самым отдаленным и труднодоступным уголкам его души и сознания, испепеляя их своим раскаленным потоком Когда боль немного отступит, он хорошо знал это, ее место займет ярость — столь же нестерпимая, заполняющая собой все его существо, и ему потребуются огромные волевые усилия, чтобы удержать свое тело на месте и не дать ярости выплеснуться наружу. Тогда могло произойти страшное, как случилось это однажды, когда мучимый столь же сильным приступом ярости, он собственноручно расстрелял пятерых пленных русских солдат, которых уже собирались обменять на его бойцов, захваченных федералами. Тогда от дальнейшего безумия и позора его остановил Ахмет — больше никто не посмел встать на пути. Теперь Ахмета на стало.

Что такое был для него Ахмет? Людям он говорил просто — «брат», и всем было понятно. Они не были родными братьями, и даже родственниками не были, но еще в раннем детстве исполнили обряд братания, высокочтимый их народом — оба сделали глубокие надрезы на кистях рук и когда из ран полилась кровь, переплели руки так чтобы рана соприкоснулась с раной и кровь таким образом смешалась Поэтому, говоря « брат», он нисколько не грешил против истины Но это громкое и гордое имя, на самом деле, не отражало и сотой доли того, чем по-настоящему был для него Ахмет. Сам он никогда не смог бы объяснить этого словами. Ахмет же как-то рассказал забавную сказку, которую называл по — научному-теорией, об «андрогенах», людях разделенных Богом или какой-то еще неведомой силой на две половинки, разбросанные потом по свету и обреченные всю отмеренную жизнь искать друг друга Повезет-найдут и объединятся в счастливый союз, брачный или любовный, если это мужчина и женщина, дружеский — если половинки оказались существами однополыми. И обретут счастье Не повезет — половинка не отыщется — и всю свою жизнь человек мается, не понимая даже, что с ним происходит. В сказку эту Бес поверил сразу и безоговорочно — Ахмет конечно же был его половинкой, но людям этого не объяснить и он говорил коротко и понятно — «брат»