Записки бродячего врача - Иосиф Львович Раскин

горами со снежными шапками. И если бы я знал, что можно успеть сделать в Солт-Лейк-Сити за два-три часа, кроме как доехать туда и обратно, то, наверно, провел бы время до следующего рейса более плодотворно.

Путешествую я через Атлантику в общем немного, и джентльменский набор путешественника у меня еще не сложился, впрочем, скорее из-за собственной лени. Но теперь я купил наконец нашейную подушку, в самолете дали маску для глаз (или как еще это приспособление называется по-русски), флисовый жилет у меня уже был, а старые наушники как раз развалились, и я с удовольствием их выбросил. Чувяки дают, по моему опыту, только на турецких самолетах, но мягкие мокасины для автомобиля вполне их заменили бы (если бы я догадался их взять вместо тяжелых походных сникерсов).

К моменту посадки в нью-йоркском аэропорту Кеннеди в самолет, летящий в Тель-Авив, я уже провел в пути двенадцать часов, проснувшись в четыре утра, так что момент взлета я проспал, а проснувшись, не сразу определил, стоим ли мы на земле с включенными двигателями или уже летим.

В самолете, летящем в Израиль, не было детей. Удивительно!

В полете смотрел кино, хотя наушники уже разрушились. Смотрел сразу на своем и на двух соседних экранах. Что хорошо в популярных фильмах в жанре боевика – их можно смотреть без звука. Это вам не Рязанов и не «Криминальное чтиво». Что они друг другу говорят со скупыми мужскими слезами на глазах между стрельбой и мордобоем – совершенно не важно. Впрочем, текст не важен и в романтический драме, там только пропорция слез и стрельбы в морду другая.

С каждым моим приездом Израиль меня радует все больше и больше. Исчезли вооруженные охранники и бойцы погранстражи с улиц и из общественных мест, в банках появились электронные системы организации очередей, Тель-Авив строится как ненормальный и хорошеет прямо на глазах. Удивительно, как простая штукатурка превращает древний Баухауз из трущобных руин в памятник архитектуры… Омерзительная маленькая промзона за башнями Алмазной биржи в Рамат Гане, где раньше в сумерках на перекрестки между почерневшими лабазами выползали самые страшные проститутки в мире, снесена до основания и застраивается небоскребами. Набережная удлинилась, наверно, раза в полтора, и теперь можно пройти от порта Яффо до порта Тель-Авив прямиком все восемь или сколько там километров или проехать на прокатном велосипеде.

Толпа на улицах (от Дизенгофф и до самого моря) самая удовлетворительная (чем ближе к морю, тем сочнее), и вообще есть ощущение смеси Европы и Калифорнии с тонами Анапы… Сан-Диего встречается с Будапештом… Тель-Авив – это абсолютный рай для фотографа, специализирующегося на жанровой фотографии. Ортодоксальные евреи в пейсах и черных костюмах на велосипедах рядом с девочками в мини-майках и микрошортах, марокканские торговцы арбузами с брюхом, ниспадающим на трусы шириной с Черное море, и прокаленные солнцем мальчики с рельефной мускулатурой, все как один продвинутые программисты и лейтенанты резерва элитных спецназов одновременно… уличные кошки стадами и престарелые хиппи с седыми косичками в протертых до сияющей белизны джинсах…

Наши с вами бывшие соотечественники, по крайней мере старшее поколение, легко узнаются по лишенным радости лицам. Для них, похоже, Исход не завершен, и свои сорок лет в пустыне они еще не оттрубили. Нельзя унести родину на подошвах башмаков, но можно легко унести ее на роже. А молодежь уже не отличить… Кроме тех, кто решил жить в таком родном культурном гетто в трениках и со словом «б…дь» вместо знаков препинания.

В Израиле даже манекены в магазинах более сексуальны, чем в Америке. Наверно, потому, что у них такие острые соски…

В один прекрасный вечер старинные ивритоязычные друзья повели меня в ресторан «Баба-яга», название которого они произносили так, что оно звучало совершенно по-персидски. Но форшмак, борщ и жареные грибы там были отличные, каберне винодельни «Баркан» – выше всяких похвал, и даже была живая музыка под сенью фикусов в будний день.

В общем, пять дней промелькнули незаметно. Не успел повидать половину народа, ни пойти на пляж, ни завалиться в какой-нибудь джаз-клуб… В следующий раз приеду на две недели.

Чувство дома

А где он, дом-то, на самом деле? Легко ответить тем, кто прожил свою жизнь на одном месте и если и отъезжал куда дальше Лас-Вегаса или Жмеринки, то все равно возвращался к родным пенатам.

А я? Я вырос в Баку и уехал оттуда в 1984 году в Набережные Челны в возрасте двадцати семи лет, когда Союз нерушимый республик свободных еще радовал сердце советского человека и ни о каких грядущих неприятностях никто не догадывался.

Вернулся я в Баку в 1989 году – эвакуировать родителей. Уже прошли кровавые столкновения, уже «Народный фронт» отпраздновал независимость, уже мой собутыльник студенческих времен Саша Мархевка был расстрелян со всем экипажем скорой помощи вошедшими в город советскими войсками.

Под моим домом на проспекте Строителей стояли бронетранспортеры, и по улицам ходила совершенно незнакомая мне угрюмая толпа.

Потом я долго жил в Израиле, и моя совесть время от времени мучилась полным отсутствием ностальгии. И вот около 2000 года я поехал с израильской делегацией читать лекции в Баку. Была задняя мысль: ну вот пройду по знакомым местам – и проснется эта самая ностальгия… Увы…

В нашей квартире, выходящей прямо на угол проспекта Ленина и улицы Двадцати шести бакинских комиссаров, открыт какой-то магазин. Больница Семашко, когда-то огромная и роскошная, вдруг съежилась… Низкие потолки, пыль на неработающих мониторах… По отреставрированному садику «Парапет» бродят стайки детей и просят милостыню у прохожих.

Нет, с тем городом, где я вырос, ничего общего не осталось. Тот город умер, и сквозь его остов пророс новый, совершенно замечательный, наверно, но не мой.

Теперь я живу в Америке. Довольно давно. И домов у меня два. Один здесь, в Альбукерке, между пустыней и горами, на узкой улочке среди одноэтажных домов в соснах и кактусах.

Время от времени я сажусь в самолет, лечу долго-долго. Потом в лазоревом море внизу открывается песочного цвета берег с полосой крошечных небоскребов у полосы прибоя и серых городских кварталов, переходящих в белые красношапочные предместья и зелень апельсиновых садов. Самолет пролетает половину страны, разворачивается и уже окончательно идет на посадку.

И пока я прохожу по длинному пандусу к паспортному контролю, во мне начинают разжиматься давно затянутые пружины, и я впитываю звуки языка иврит из окружающего воздуха, как завязавший курильщик, наверно, впитывает запах хорошего табака.

Здесь живут мои друзья, мои дети… Здесь в каждой тель-авивской больнице есть люди, с которыми я работал вместе двенадцать или двадцать лет назад и с которыми можно выпить пива в прибережном ресторанчике и поговорить за сегодняшнюю