Опасная красота. Поцелуи Иуды - Кристина Юраш

— У нас с Его Сиятельством одинаковые способности, — Тернер едва заметно усмехнулся. — Как правило, для родных братьев это характерно.

Мне казалось, что я схожу с ума. Я по-настоящему сходила с ума. От него и от того, какие вещи он говорил. От его прикосновений и его близости. От того, какими глазами он на меня смотрел.

— В отличие от старшего брата, я пользуюсь сверхспособностями крайне редко, и это отнимает у меня очень много сил. Синтетика накладывает свой отпечаток на дары.

Кольцо земледельца на безымянном пальце правой руки Тернера — символ его принадлежности к высшему духовенству, и я не могу оторвать от него взгляда.

Ему не полагается иметь связь с женщиной. Не полагается жены и детей.

То, что он сейчас делает — преступление для служителя церкви его ранга.

То, что чувствую сейчас я — преступление против всех норм морали.

Ласкающими движениями Его Высокопреосвященство кардинал Коул Тернер поднимается от моего запястья к локтевому сгибу, на котором багровеет укус отвратительных зубов Дино Росси, который под его прикосновениями блекнет и вскоре совсем исчезает, как будто это был всего лишь грим и его смывала чистая прохладная вода.

— Я посчитал, если возложить на тебя эту унизительную миссию, то я смогу избавиться от наваждения, — мои руки чувствуют его дыхание и дрожь пробегает по моему напрягшемуся телу. — Я думал, что это спустит тебя с моих небес, а я останусь в незыблемости и чистоте своей веры. Я был прав, Моника. Я понял это, когда ты вышла и стала танцевать, мой прекрасный ангел. Когда раскаленной лавой потекла по моим венам. Неизбежная и… желанная. Когда Кастор Трой поднял твою жилетку, за которую я в тот момент был готов отдать жизнь… Я понял, что ошибся, Моника. Ошибся, потому что готов последовать за тобой хоть в ад.

Пуговица за пуговицей он медленно расстегивает на мне свою рубашку и разводит полы в стороны, обнажая кривой порез, начинающуюся у диафрагмы и кончающийся внизу живота. Там, где две пуговицы, оставшиеся застегнутыми, прикрывают наливающееся тягучей, смазкой лоно, густой, как патока.

— Знаешь, что я почувствовал, когда на исповеди ты сказала, что влюблена? — он смотрит мне в глаза, и под этим полубезумным взглядом я чувствую, как твердеют мои соски, чуть-чуть прикрытые жестким льном полов рубашки. — Взять тебя прямо там, в капелле перед алтарем Каина, а потом пойти и убить его. Этого мудака, в душе не представляющего, насколько он счастлив. Нормальные мысли для священника, принимающего исповедь, как думаешь, Моника?

В шоке от услышанного, от его леденящих душу откровений я медленно покачала головой, не в силах вынырнуть из-под толщи бездонного мертвенно-холодного океана его глаз.

— Так кто же он, ангел мой? Назови имя, — Коул опустил взгляд от моего лица ниже. Шея… Ниже. Ниже, святые небеса! — Ты не имеешь права промолчать, когда тебя спрашивает кардинал.

— Никто, — выдохнула я и, не отдавая никакого отчета в своих действиях, развела ноги, позволяя ему придвинуться ближе — между них.

Дыши, Моника… Дыши, потому что, когда Его Высокопреосвященство Коул Тернер касается прохладными губами места между грудей, где начинается порез, воздуха резко становится мало, а внизу живота, кажется, вот-вот что-то лопнет — так там сладостно-напряженно и болезненно-тяжело.

Положив руки на мои оголенные бедра, он медленно спускается поцелуями вниз, и я впиваюсь ногтями в обивку дивана под подушечками пальцев — раздвинув ноги, чувствую лоном нежную бархатистую текстуру черного велюра. Моя влага пропитывает его насквозь.

Нежную, но не настолько, как прохладные губы Коула Тернера на моей раскаленной коже.

Полы его рубашки окончательно разошлись, обнажив мои груди — затвердевшие соски покалывает, как под слабыми электрическими разрядами. Коул на миг замирает, тяжело дыша, а затем обхватывает полное полушарие красивыми холеными пальцами и из моих уст вырывается стон. Поймав мой стон и мой затуманившийся взгляд, он проводит вокруг ареолы языком, а затем накрывает ее губами, вбирая сосок ртом.

Опрокидывая меня назад, на диван, он, нависает надо мной, давящий, неуправляемый. Попеременно ласкает и облизывает мои тяжелые, набухшие груди, ставшие влажными и скользкими, чтобы проложить путь из тягучих поцелуев по моей шее вверх и приникнуть к моим губам.

Но одновременно с тем, как его губы касаются моих губ, мою левую руку, запястье которой он прижимает к дивану, обжигает вспышкой ледяной боли, которую невозможно вытерпеть.

Холод и боль. Весь он — это холод и боль, которая распространяется по моей коже от ледяной полоски перстня на безымянном пальце его правой руки. Кольцо земледельца наливается мертвенно-синим светом, Коул Тернер резко отшвыривает меня от себя на подушки дивана и выпрямляется, стискивая правую руку в кулак.

— Тебе нужно уйти, — сквозь плотно сжатые зубы цедит он, не глядя на меня и кидает отрывистые фразы. — Сейчас. В прихожей телефон. Однерка. Вызов пойдет сразу. Водитель отвезет тебя, куда скажешь. Возьми пальто. Уходи, не делая резких движений, иначе… Я зашел слишком далеко. Моя вина. Мой грех. Этого больше не повторится. Живи своей жизнью, ангел. Я тебя больше не трону — слово кардинала. Забудь все, что я сказал. Все, что произошло здесь. Теперь иди. Быстро!

Я в изнеможении сползла с дивана вниз и, стараясь не смотреть на него, на подгибающихся ногах все отступала и отступала назад, в широкий коридор. Черная обтекаемая трубка стационарного в моей руке, кажется, весила целую тонну. Водитель ответил после одного гудка, и, когда я, заикаясь и не зная, что мне говорить, пролепетала: «Здравствуйте… Вы… Вы можете приехать сейчас?», коротко ответил — будет через пять минут.

Он не выказал никакого удивления, когда я, закутанная в пальто Коула Тернера на голое тело, скользнула на заднее сиденье черного «БМВ» и тихо назвала адрес. Только вежливо поинтересовался у самого моего дома: «Я могу заехать завтра? Это вещь Его Высокопреосвященства».

Видно, этот человек был предан ему настолько, что не задавал лишних вопросов и принимал на веру все, что делает Коул Тернер, чем бы это не было или казалось со стороны.

Слава святым, бабушка спала, поэтому объясняться с ней не пришлось. Единственное, что я смогла, спроси она сейчас, почему я в таком виде и что со мной произошло — громко расплакаться и рассказать все… Без утайки — все! Святые небеса, мне так нужно было кому-то это рассказать!

Потому что его было слишком много внутри меня. Так много, что мне казалось — разорвусь или сойду с ума. Потому что на коже горели его прикосновения, а на губах — мимолетное касание его губ. Потому что в ушах звучал его голос, впервые не отстраненный, не хладнокровный, голос, эмоции в котором заставляли меня снова и снова ворочаться с боку на бок, облизывать и кусать губы, чувствуя, как ноет низ моего живота.

Но я не могла себе этого позволить, а поэтому бросила шипучую шайбочку таблетки в бокал, и выпила воду залпом.

Вот только снотворное не помогло — уснуть этой ночью я так и не смогла.