Выстрел на Большой Морской - Николай Свечин

Остров Гоноруполо тоже дурное место. С Петра Первого здесь хоронили тех, кому было отказано в церковном погребении: самоубийц, казнённых преступников, раскольников. В рыхлых песках всюду попадаются человеческие кости. Говорят, где-то здесь зарыли и повешенных декабристов. Обыватели обходят эту страшную землю стороной, крестясь обеими руками; согласно поверью, ночью островом управляет нечистая сила.

Южнее Василия, в устье Екатерингофки, лежит ещё один архипелаг, во главе которого — остров Гутуев. Издалека видна на нём огромная куча белых костей высотой с шестиэтажный дом. У подножья кучи, как муравьи, копошатся работники, перевозят мослы на костеобжигательный завод. Со всей империи, даже из Сибири, везут в столицу этот товар; в год на заводе обжигают более миллиона пудов костей! По имеющимся у полиции сведениям, иногда в печи посылают и трупы, которые по ночам привозят на «чёрных извозчиках» гайменники; на это имеется особая такса.

Гутуев со всех сторон окружён другими островами: Канонерским, Большим Грязным, Круглым и Резвым. Население здесь более мирное, чем на Вольных островах или Гоноруполо, но тоже сплошь беспаспортное. На Канонерском хозяйничают морские артиллеристы, ведут учебные стрельбы. Под снарядами возникает самое безопасное от полицейских облав место. Время от времени происходит-таки попадание, но здешние робинзоны относятся к такой смерти философски: зато документов не спрашивают уже тридцать лет! Однако со строительством Морского канала жизнь «архипелага» уже начала меняться. Говорят, когда канал будет достроен, сюда переведут из Кронштадта торговый порт. Здешняя публика принуждена будет искать новую землю обетованную — а где ж её найти? От таких перспектив несчастные горемыки ещё отчаяннее пьют горькую и заранее тоскуют.

Для обитателей всех упомянутых островов, как с севера, так и с юга, столицей их маленького мира является Гавань. Это особое место. Нищеброды из устья Невы — самые жалкие в столице; они никогда не бывали, например, в Гостином дворе или даже на Сенной площади. Там же городовые! Поэтому за покупками и развлечениями островитяне плывут в Гавань — и она предоставляет им всё необходимое. Невский проспект для них — Наличная улица. В той своей части, где в неё вливаются все три василеостровских проспекта, она сплошь заставлена дешёвыми трактирами. Тут к услугам босяков есть всё: торговля горячими потрохами, обмен рваной одёжи на ещё большие обноски, скупка ворованного, продажа поддельных видов. А ещё парикмахеры, холодные сапожники[27], вонючие торговые бани, спившиеся фельдшеры для оказания врачебных услуг. Но более всего в округе гулящих женщин, не состоящих на учёте в полиции.

Согласно закона, имеется три категории подобных женщин: «билетные» — проживающие в домах терпимости (проходят медицинский осмотр через три дня на четвёртый), «бланковые» — одиночки, принимающие на квартирах (проверяются раз в неделю), и «бродячие развратного поведения» (не подвергаются осмотру вообще). Последние преимущественно и представлены в Гавани. Многие из них уже совершенно потеряли человеческий облик — но даже и на таких находится спрос. Поскольку врачебно-полицейский надзор здесь, мягко говоря, затруднён, среди женщин процветают дурные болезни, которыми они щедро делятся с клиентами. В целом по Петербургу только сифилисом болеет каждая вторая (!) обладательница «жёлтого билета»; о болезнях «помельче» и говорить нечего. В Гавни подобная статистика носит просто устрашающий характер…

Вот в эту вольную республику пьяниц и бандитов и собрался ехать Лыков.

Если Наличная улица играет здесь роль Невского проспекта, то место Английской набережной занимает Шкиперский канал. Мутное его пространство, затянутое тиной, распространяет вокруг такое зловоние, что даже привычные местные обыватели крякают и закрывают нос тряпкой. Большой бассейн Галерной гавани давно превратился в гигантскую помойку; антисанитария здесь ужасная.

Лицом к Гаванскому полю, а тылом к Шкиперскому каналу стоят шесть длинных двухэтажных деревянных домов, окрашенных в буро-коричневый цвет. Это и есть печально знаменитые «Кекинские дома», по праву соперничающие с «Вяземской лаврой». Внутри дома-бараки поделены на тесные клетушки, битком набитые проживающим там сбродом. Большая часть жильцов — легальные ремесленники, рабочие с Балтийской судоверфи и кожевенных заводов. Их жёны и дочери производят на квартирах жилеты или трудятся переплётчицами — это два исконных кекинских женских промысла. Тягости жизни, слабость характера и доступность водки сформировали особый тип здешнего обитателя: девяносто пять процентов кекинцев — алкоголики. Отсюда воровство, пьяные драки с поножовщиной, грабежи и проституция. Мишка Самотейкин укрывался здесь не просто так: сыскать человека среди восьми тысяч маргиналов — дело непростое.

Согласно справке Адресной экспедиции, в доме нумер три проживали две Нины и одна Антонина. Обеих Нин Лыков сразу отвёл: замужем, и возраст неподходящий. А вот девица Антонина Непотребкова (эк её угораздило с фамилией!), двадцати двух лет, прислуга, подходила по всем статьям.

В её-то дверь и постучался титулярный советник ранним мартовским утром.

Ему открыла молодая, по домашнему одетая женщина, довольно миловидная, но с хитрым «бывалым» лицом.

— И кто таков?

— Человек божий, обшит кожей.

— Это сразу видать. Чего надо?

— Твоего воздахтора.[28]

— А нету у меня таких; ступай откуда пришёл!

— Как нет? А Мишка? Не дури, Нина, меня Пашка-Канонир прислал.

— И Пашки никакого я не знаю, и Мишки. Уходи! Ты меня с кем попутал.

— Вон как! Ни Пашки, ни Мишки… Ловко. Только у меня письмо к Самотейкину. Дайкось я, что ли, войду, в квартере поговорим.

— Флегонт, подь сюда! — крикнула несговорчивая девица через плечо. — Тут один питинбрюх[29]пристал, отвадить надо.

Из комнаты на лестницу быстро вышел высокий, плечистый и пузатый мужчина лет тридцати пяти, в бязевой рубахе и драгунский брюках. Он крепко схватил Лыкова за ворот и тряхнул.

— Вот я сейчас задам тебе копоти! Чё пристал к бабе?

Алексей, не глядя на него, схватил защитника за загривок, пригнул к полу и сильно сжал пальцы. Тот охнул, засучил руками, пытаясь вырваться, но у него не получилось. Держа Флегонта одной рукой, второй Лыков вынул записку Пашки-Канонира и протянул её Антонине.

— Грамотная? Тогда читай.

Девушка взяла письмо, повернулась к свету и стала медленно читать его про себя, шевеля губами. Флегонт к тому времени уже затих, кротко ожидая своей участи. Алексей разогнул его и сказал только одно слово:

— Брысь!