Время зверинца - Говард Джейкобсон

— А вы никогда не задумывались, — однажды спросил я его во время какого-то банкета, — что это не их, а ваша личная проблема?

Сейчас я понимаю (хотя в тот момент этого не осознавал), что обратился к нему, уже будучи сильно пьяным. Раблезиански пьяным и мятущимся.

Он устремил на меня ясный и кроткий взгляд. «Сейчас начнет плакаться мне в жилетку, — подумал я, — или, чего доброго, шарить рукой по моей ширинке».

— Что вы имеете в виду под моей проблемой? — спросил он.

— Неспособность радоваться и получать наслаждение. Психиатры называют это «ангедонией».

— Психиатры! По-вашему, значит, меня надо поместить в психушку из-за того, что я не нахожу вашу писанину увлекательной?

Насчет психушки — это было бы неплохо, подумал я. Обладая сильнейшей негативной энергетикой, Бастоун стремительно высасывал жизненную силу из окружающих людей. Стоя рядом, я физически ощущал, как жизнь покидает мое тело. Или он, или я — так стоял вопрос.

— Я не имел в виду именно психушку, но раз вы сами об этом заговорили, то да, — сказал я резко (что поделать, если он заставлял меня забыть о вежливости, как Диана заставляла своих мужчин забыть о благоразумии). — Думаю, в психушке вам самое место.

— И в смирительной рубашке?

В его голосе присутствовала та самая «невесомая легкость», какую он ценил в литературе.

— А вы и так уже в смирительной рубашке, — сказал я.

Спустя неделю его нашли мертвым — он полулежал, привалившись к колесу своей машины в парижском автомобильном тоннеле. На самом деле этого не случилось, но разве нельзя человеку слегка помечтать?

Было бы несправедливо винить во всем Бастоуна. Ныне ни один здравомыслящий издатель не рискнул бы поместить слово «уморительный» на обложку книги. Мертон еще несколько лет назад исключил этот и близкие по значению термины из своего рабочего лексикона. Он буквально начинал рвать на себе волосы, когда сталкивался с чем-нибудь смешным. «И что прикажете с этим делать?» — спрашивал он в отчаянии. Я не исключаю, что непосредственно перед самоубийством Мертона что-нибудь сильно его рассмешило. Не исключено даже, что рассмешил его именно я, сейчас уже не помню чем. Быть может, я спросил его, каковы мои шансы на получение Нобелевской премии?

В общем и целом мы столкнулись с комедийным парадоксом: если комизм уже не востребован, то чем объяснить столь триумфальный успех эстрадных комедиантов? Что-то здесь не стыковалось.

«Нелегко иметь тещу…»

А что, если Фрэнсис ошибался? А вдруг комедиант, поимевший собственную тещу, был именно тем сексуальным героем, появления которого давно ждала публика?

Трудно работать над книгой, не определившись заранее с профессиональной ориентацией своего героя: то ли он эстрадный комик, то ли климатолог. А в процессе работы (и очень скоро) наступает момент, когда ты должен бросить взгляд вперед и определиться с этим окончательно.

Что я знал о климатологии? Когда в моем кабинете становилось жарко, я включал кондиционер, а когда было прохладно, я согревался мыслями о горячих объятиях моей тещи. Вот такая климатология.

Для развития климатологической линии нужно было хотя бы в общих чертах вникнуть в суть этой профессии, а я подобными вещами не занимался никогда. Тут я шагал явно не в ногу со своими коллегами-кастратами, которые — в отчаянной попытке хоть чем-то зацепить читателей — углублялись в научные дебри, особо налегая на молекулярную биологию, физику элементарных частиц и квантовую механику. А ведь было время, когда писатели гордо обходили стороной все научно-технические прогрессы, предпочитая исследовать человеческую душу. Но мы утратили веру в человечество и вместе с этим — веру в самих себя. Мы были несущественны — в отличие от них. И мы старались вскочить на подножку их поезда в надежде, что он привезет нас к успеху заодно с ними. А чем определялся этот «успех»? Вот бы знать. Может, актуальностью? Или наличием массовой аудитории?

На что бы мы ни надеялись, постоять сами за себя мы уже не могли. Это было даже не двустороннее движение типа «поддержите нас, а мы поддержим вас». Научное сообщество ясно давало понять, что не нуждается в нашей поддержке. «Это не вашего ума дело, ребятки». Посему любой третьеразрядный приверженец теории струн[46]мог тянуть свою лямку в полной уверенности, что для этого ему совсем не нужно разбираться в метафорах или семи разновидностях неоднозначного, а любой климатолог мог чертить свои графики, знать не зная о «Хендерсоне, короле дождя».[47]

Впрочем, если они не читали нас, то я, по крайней мере, не читал их. И ни за какие коврижки я не согласился бы сделать своего героя климатологом.

«Нелегко иметь тещу, но я свою только что поимел».

В этой фразе меня особенно привлекало «только что» — то есть мысль о комедианте, который выходит на сцену, еще не остыв после совокупления с тещей за кулисами. Сама по себе мысль была гнусной, еще раз подтверждая мнение Ванессы обо мне как о гнусном человеке.

— Гнусный человек или гнусный писатель? — всякий раз уточнял я.

— И то и другое, — отвечала она неизменно.

А ведь это заключение она делала еще без учета моих гнусных помыслов относительно ее матушки.

Если мой — до поры схематичный — герой, выходя на сцену, остро чувствовал остаточный жар закулисного совокупления, то я остро чувствовал его страх. Мне представлялся клубный зал при пабе в Честере, на берегу реки. Понедельник. Вечер комиков-дебютантов. В грязном и душном помещении — три десятка посетителей, в равной мере желающих посмеяться и не верящих, что кто-нибудь сможет их рассмешить. Под ногами у них — теплые пивные лужи. Сам я не был любителем пива, и его запах ассоциировался у меня с ощущением безнадежности. Теплое пиво, крысиная моча, горечь неудачи. Мой герой будет ощущать то же самое. Вижу: вот он грызет ногти за дырявым куском черной материи, который здесь играет роль занавеса. Затем выходит на освещенную сцену и для проверки стучит пальцем по микрофону, потому что так делают все эстрадные комики.

«Нелегко иметь тещу, но я свою только что поимел», — говорит он.

Ни единого смешка в ответ. Слишком тонкий юмор для честерской публики? Или слишком похабный? Фрэнсис утверждал иное. По его словам, эта шутка недостаточно похабна. Но ведь Фрэнсис не был родом из Честера. «Катись со сцены! — слышны крики из зала. — Не упусти прежнее место работы!»

В данном случае оба пожелания были исполнимы. Мой герой, начинающий эстрадный комик и неудавшийся писатель-юморист, будет пробовать свои силы в этих областях без отрыва от основной работы — той самой, которой я сам занимался прежде, чем провалиться в кроличью нору первой публикации, подобно Алисе из книги этого извращенца Кэрролла, — то есть мой герой будет работать консультантом в магазине женской одежды, принадлежащем его родителям.