Наше счастливое время - Кон Джиён

– Да, хоть и немного, но ест. Вы знаете, я впервые видел, чтобы смертник голодовку устроил. После того как не стало политических диссидентов, такие случаи – большая редкость…

Уже позднее я поняла, насколько это комично: ставят капельницу для сохранения жизни тому, кому законом предписано быть убитым. «Надо же! Стараться спасти, чтобы потом убить…» – недоумевала я.

Синий блокнот 10

Когда нас поместили в исправительно-трудовую колонию для несовершеннолетних, я почувствовал какое-то удивительное облегчение. Даже сейчас это чувство кажется странным, но, видимо, я надеялся, что теперь мне не надо будет ломать голову, как прожить новый день. Не нужно заботиться о ночлеге и не придется переживать жуткое одиночество… Как в то время, когда мы с Ынсу стояли на станции метро, обутые в стоптанные кроссовки на голую ногу, а пассажиры в считанные минуты расходились кто куда, и мы чувствовали, что остались во вселенной совершенно одни и нам некуда податься. Здесь не надо было беспокоиться, чем и как перебить голод… Может быть, я ощутил комфорт еще и от того, что здесь собрались такие же дети, брошенные матерями и испытавшие на себе тяжесть отцовских побоев. Однако, как всегда, мои ожидания меня обманули.

В первую же ночь после переклички, когда я зашел в комнату, держа Ынсу за руку, ребята обступили нас. Мы с братом оказались самыми младшими, поэтому я струхнул. Да, до этого я достаточно набил руку в разборках на кулаках, но здесь было закрытое заведение, и я совсем не знал местных порядков. Тут тоже были свои главари, отдающие приказы, и их прихвостни. И вот один из них, указывая на Ынсу, бросил:

– Спорим, я одним пальцем смогу поднять эту мелюзгу?

В ответ ватага разразилась хохотом. Я не понял, что это могло значить. В мгновение ока двое парней схватили меня за руки, и я почувствовал неладное. Один из них постелил одеяло и уложил на него Ынсу. Когда я стал вырываться, мне прилетел кулак.

– Че ерепенишься, дурья башка? Говорят тебе, чуть приподымет его главный наш!

Остальная братва спустила с Ынсу штаны. Я даже представить себе не мог, что они собираются вытворять. Ынсу, словно рыбка, которую выловили из аквариума, беспомощно распластался перед ними. Тот тип, кого назвали главным, горделиво оттопырил указательный палец и, потрясая им в воздухе, проговорил:

– Вот этим одним пальцем!

Ничего не видящий брат звал меня. А сволочь приставила свой палец к члену Ынсу и начала им трясти. В голосе Ынсу, зовущего меня, гласные с согласными начали перемешиваться, превращаясь в нечленораздельные крики. Его член начал набухать, а приглушенные взволнованные вопли толпы лишь усиливали его возбуждение. Спину лежащего перед ними, словно рыба, двенадцатилетнего Ынсу стало потряхивать. После чего апогеем всей этой сцены изверглась беловатая сперма. В тот момент его тело почти наполовину зависло в воздухе. Удерживающие меня за руки отвлеклись, гогоча над Ынсу, я воспользовался этим, вырвался и кинулся на мразь, называвшуюся главным, и не задумываясь вцепился ему в горло. Если бы надзиратели тогда не подоспели, я бы убил этого гада. Охранник меня оторвал и потащил к выходу. Пока меня волокли, я оглянулся и увидел, что Ынсу отрешенно лежит с широко распахнутыми глазами, уставившись в пустое пространство, а по его щекам текут слезы. То, что меня хорошенько отколотили, это ерунда, как и не беда внесение пункта «избиение» в мою личную историю. Представляя, как эти твари будут измываться над незрячим братом, который остался с ними один, я, казалось, сходил с ума. Я выл как зверь.

Встречам нашим пришел конец, а я так и не успела спеть Юнсу гимн. Тетя расстроилась, но я решила – на этом хватит. Скоро должны были начаться лекции в университете, да и дел невпроворот – убеждала я себя и тетю.

Однако когда наступил очередной четверг, я проснулась против обыкновения рано. На улице было белесо и пасмурно. Подойдя к окну, я увидела, что идет снег – ослепительно белая метель. Я задумалась о том, как тетя добирается до тюрьмы. Сначала ей на метро до станции «Индоквон», пересесть на местный автобус, на нем доехать до окрестностей изолятора, а потом подняться пешком в горку. «Хорошо, если бы сегодня эта строптивая женщина поехала на такси, – размышляла я. – Вдруг она проделает весь этот путь в такой непогоде, а упрямец Юнсу откажется от встречи?» Пока мысли одна за одной проносились в моей голове, я даже не притронулась к чашечке свежемолотого кофе, которая обычно знаменовала ранний подъем. День был холодный: я включила посильнее отопление и налила в ванну воды. Вспомнила об условиях заключенных: им позволяли лишь раз в неделю принять пятиминутный душ… Юнсу в одежде, намокшей от пота… Я разделась и медленно опустилась в ванну. И предалась воспоминаниям о том, как во время учебы во Франции я ездила к подруге в гости, учившейся в Германии. У нее по телевизору показывали здание, чем-то напоминающее таунхаус, – многоквартирный дом, в котором жили какие-то женщины. Обычный такой дом с двумя, по-моему, комнатами и небольшой кухонькой. В комнате стояли двухэтажные кровати, и четыре женщины с шутками и смехом занимались приготовлением еды. Они постоянно устраивали перекур; также показывали, как они прихорашиваются. И когда подруга пояснила, что это показывают тюрьму, я не могла поверить своим глазам. Потягивая пиво, кто-то спросил: «Это случайно не эксперимент со строительством новых образцовых тюрем?» – «Нет, это обычная тюрьма». Немного позже одна из женщин вышла за пределы тюрьмы в сопровождении охранника. Подруга рассказала: «Раз в месяц она ходит на встречу со своей дочерью». Кто-то тогда воскликнул: «Вот это да! Им там живется получше нашего!» На экране мы увидели, как мать, встретившись с дочерью, уплетает гамбургер и играет с ней в куклы. После чего снова возвращается в тюрьму. Тогда кто-то предположил: «Если бы и вправду тюрьма была такой, возможно, там была бы не прочь оказаться третья часть населения Кореи». А в это время на экране крупным планом показали плачущее лицо женщины после свидания с дочерью. Подруга ответила: «Да нет, смотрите, она же говорит, что хочет поскорее выйти оттуда. Хочет скорее освободиться и жить со своей любимой семьей».

Зазвонил телефон. Я не хотела отвечать, но, судя по настойчивости, звонил кто-то, обладающий недюжинным терпением. Я торопливо выскочила из ванной. Оказалось, что это офицер Ли из сеульского изолятора.

– Я, верно, напугал вас своим внезапным звонком? Ваш телефон мне дала сестра Моника. Мне кажется, вам следует приехать.

Хоть я и переживала за тетю, эта просьба меня раздосадовала. К тому же звонок вытащил меня из неги горячей ванны.

– Что случилось? – спросила я.

Офицер Ли, чуть замявшись, ответил:

– Сестра Моника ушиблась. Ничего страшного, просто по дороге сюда она, видимо, поскользнулась на гололеде. Хотел вызвать такси, но столько снега навалило… Уговаривал ее немедленно поехать в больницу, но она попросила позвонить вам. Когда подъедете, покажите на проходной ваше удостоверение личности и подождите меня, я подойду.

Делать нечего, пришлось наскоро одеться и ехать. Вроде бы весна уже начала вступать в свои права, но тут на́ тебе – внезапная снежная атака! Вопреки ожиданию, машин на улицах было мало. Вообще-то я обычно лихачу: резко торможу и нагло иду на обгон. Когда я только начинала водить, шоферы огромных грузовиков опускали стекла и крыли меня откровенным матом. Тогда еще женщин-водителей было немного. Я старалась избегать их взглядов, словно облитая помоями. Мне было страшно, но в то же время меня переполняло возмущение. Иногда я едва избегала столкновения, проворно проносясь мимо; машина даже чуть кренилась; и каждый раз в такие моменты мое сердце пронзало странное наслаждение.