Наше счастливое время - Кон Джиён

– По… пожалуйста, прошу вас, успокойтесь!.. – Поднявшись, она попыталась унять вновь вскочившую старуху. Старая женщина даже не могла плакать и вмиг потемнела лицом.

– Как ты мог? Забрал бы деньги, а человека не трогал бы… Взял бы деньги… а человека-то оставил бы в живых… Денег всегда заработать можно, а вот ее не вернуть… Не возвращаются оттуда… Жизнь и так коротка, зачем ее еще укорачивать…

Наконец старуха без сил опустилась на стул и разразилась слезами. Она всхлипывала, периодически даже завывала. В руках она сжимала ломтик ттока, который так и не смогла отдать Юнсу, и скомканный носовой платок; ее маленькое тело съежилось, и она стала казаться еще меньше. Только сейчас мне бросилось в глаза, что и Юнсу, и старуха одеты в одежду зеленого цвета. И оба сидели скрючившись. Хотя зеленый ханбок старухи, конечно же, был случайностью, мне вдруг пришло в голову, что они находятся под действием одного проклятия, от того их так и корежит. Юнсу все еще потряхивало. Взглянув на него, я отметила, что его волосы прилипли ко лбу, как намазанные клеем. Я не люблю избитых выражений, однако мне ничего не остается, кроме как воспользоваться одним из них – холодный пот лил с него как из ведра.

Офицер Ли поднялся – видимо, собрался отвести Юнсу обратно в камеру.

– Погодите. Пожалуйста, господин, прошу вас… – произнесла старуха сквозь рыдания.

Надзиратель в растерянности снова присел. Тетя предложила ей стакан воды. Несмотря на свое горе и эту ситуацию, старуха по своему обыкновению пыталась угодить другим и несколько раз повторила: «Простите, ради бога, простите меня, сестра!» Непонятно, черт побери, за что она просит прощения, однако это ее «простите» звучало как приговорка, прочно прилипшая, неотступно сопровождающая ее по жизни. Старая женщина медленно отпила воды и посмотрела на Юнсу. Его лицо взмокло, пот сбегал по вискам, под мышками расплывались мокрые пятна. Когда старуха попыталась стереть с его лица пот платком, уже промокшим от ее слез, Юнсу застонал сквозь стиснутые зубы. О да! Этот звук в точности напоминал рев зверя, которого тащат на скотобойню. Старуха горестно скривилась, на мгновение закрыла глаза и затем медленно заговорила:

– Прости. Я пришла, чтобы простить… И хотя сестра отговаривала меня, что еще рано, я заупрямилась. Прости… Пока что до конца я не смогу… Прости меня, сынок… Как увидела тебя, сразу дочку вспомнила, и ненависть разбередила раны, вот и стала на тебя нападать… Перед тем как прийти сюда, я всю ночь не могла глаз сомкнуть, все собиралась с духом, чтобы не произошло ничего подобного… Ты и представить себе не можешь, как хочется вцепиться в тебя… И докопаться, зачем ты пошел на такое, неужели нельзя было обойтись без убийства… Ты не мог бы помолиться за меня? Сынок, смотрю я на тебя – ты ведь совсем не кажешься злым и симпатичный, дрожишь-то как осиновый листок, и все это только сильнее меня изводит. Но все же я буду приходить. До тех пор, пока не смогу простить тебя до конца… Ехать сюда неблизко, да и на проезд деньги нужны, поэтому часто появляться не смогу, но в праздники обязательно приеду. Привезу тебе ттока… Так что ты до тех пор не… умирай…

Ее снова сотрясала дрожь. По лицу бежали капельки пота. Казалось, за эти несколько минут ее волосы еще больше поседели. Да и тетя в этот короткий промежуток времени вслед за нею стремительно старела.

– Простите меня, сестра… Простите, что устроила весь этот переполох, – снова проговорила старуха из Самяндона, низко кланяясь. И добавила надзирателю: – Простите меня, старую, за излишнее упрямство и за то, что причинила вам столько хлопот.

На офицера Ли было жалко смотреть. Даже для него с его десятилетним опытом работы такое зрелище было большим потрясением – на его лице отражались недоумение, растерянность и скорбь. Юнсу поднялся вслед за охранником, его голова по-прежнему была низко опущена. Утирающая смятым платком слезы старуха сказала уходящему Юнсу:

– Не умирай! Ты должен жить, пока я не прощу тебя…

Слезы и пот смешались на лице Юнсу. Сегодня, шагая на выход, он прихрамывал больше обыкновенного.

– Ну будет, будет. Вы сделали все, что могли. Не существует большего прощения. Никакой, даже самый великий человек не сможет пойти на большее. Вы удивительная женщина! Я, монахиня, и то не смогла бы на такое решиться, – сказала тетя, взяв старушку за руку.

По дороге обратно, пока я везла их в машине, старуха из Самяндона не проронила ни слова. Казалось, она сейчас находится в комнате глубокого молчания, которую сама построила: так бывает, когда человек перед действительно важным событием ведет искренний диалог с самим собой и, независимо от внешности и образования, от него в такие минуты исходят какое-то величие и достоинство. Закончится сегодняшний день, и завтра она снова, скрючившись в три погибели, будет собирать пустые бутылки и старые газеты, сдавать их в утиль и отмечать в своей сберкнижке поступление в 3150 или 2890 вон; при состоятельных посетителях, которые принесут мешок риса или упаковку мяса, она подобострастно улыбнется. Но сейчас от нее исходило невероятное сияние, которое не шло ни в какое сравнение даже с сиянием от особ королевской крови. А тетя Моника на ее фоне, наоборот, выглядела заурядной старушкой. Эта женщина из Самяндона с простодушием ребенка отважно решилась простить так, как сын Божий Иисус перед смертью. Как человек она потерпела поражение и даже знала, что причиной этому была гордыня. Но в те минуты в моем сердце над ее головой сиял лавровый венец святости. И это не зависело ни от ее прошлого, ни от ее будущего. Видела ли я в своей жизни подобное у других? В моем окружении люди не менялись, жили как привыкли. И даже тетя Моника не была исключением.

И вообще, почему эта старушка, у которой, по ее же словам, нет ни образования, ни знаний, ни веры… Почему она изо всех сил старалась его простить? Столько книжек издано, начиная со Священного Писания, где взывают к прощению, повторяя: «Умейте прощать!» Духовники до умопомрачения кричали о том же, но человек до сих пор не мог воплотить это в жизнь, а вот бабушка возьми и решись на такой поступок! Что же это за простота такая великая?!

На следующей неделе, как мы и договаривались с тетей, было последнее посещение тюрьмы. Лунный Новый год прошел, и погода стояла по-весеннему теплая. В тот день, несмотря на то что офицер Ли заходил к нему трижды, Юнсу отказался от встречи с нами. После третьей попытки переубедить его офицер печально покачал головой.

– Сегодня лучше оставить его в покое. Видно, прошлый визит был большим потрясением. Если присмотреться к нему повнимательнее, то он очень даже простой парень… После той встречи он ничего не ел, даже старший надзиратель навестил его с проверкой – оказалось, что он совсем слег. Позавчера его поместили в лазарет и насильно поставили ему капельницу. Мне тоже немного досталось от начальника по учебно-воспитательной работе за то, что я позволил прийти на встречу той старушке… Знаете, из-за опасения, что он покончит с собой, к нему даже надзирателя приставили на 24 часа в сутки. Так что мне и от коллег по работе пришлось выслушать много нелестных слов.

– Ты уж прости, что так вышло… Поставили тебя в неловкое положение. Теперь-то Юнсу кушает? – обессиленно спросила тетя, на что офицер Ли заулыбался.