Колыбельная для жандарма - Ольга Игоревна Елисеева

– Это уж как Богу угодно. Мы в его прерогативы вмешиваться не смеем. Для нас важно убийство. Грех. Что же выходит, раз нет души, то и убивать можно? У нас-то самих есть душа. Ей повредить боимся.

Патриарх с сомнением уставился на Шалого, будто размышляя, а наделен ли министр частичкой Божьего дыхания?

– Но есть люди, которым мнение Церкви вовсе не важно, они готовы платить за развитие подобной технологии.

– А наше мнение – только наше, – парировал Алексий, – и касается только членов Церкви. Остальные – сами по себе. «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Ко мне-то вы зачем обратились?

Министр замялся. Ему хотелось намекнуть, что Государь сам не знает и все поглядывает в сторону Соборной площади. Если бы Церковь высказалась положительно…

– Я говорил с обоими муфтиями, – наступал Алексий, – они тоже против.

– А вот московский раввин… – начал ныть Шалый.

– Ничего не могу ему приказать.

– Даже римский папа очень обтекаемо дал понять…

«Да, нагнули папу!»

– Вот пусть в Ватикане и кромсают бедных «лягушат», чтобы они без рук, без ног, без кожи по собору Святого Петра во время литургии бегали и стращали прихожан. Я папе не указ, – Алексий подмигнул министру, – он мне тоже.

Зато далай-лама всячески был против убийства клонов, потому что так они изымались из Колеса Сансары и не могли двигаться к просветлению. Да и вообще этот «желтый» жизни не портил, сидел себе в Улан-Удэ или разъезжал по свету с лекциями: «Ребята, давайте жить дружно!»

– Я чай, твои кредиторы тебя за хомут держат? – напустил на себя простонародный вид патриарх. – Думаешь, никто не знает, сколько денег ты с французских медицинских корпораций получил? Дамочки хотят вместо линз настоящие глаза другого цвета? Или задницу, как у себя же в двадцать лет?

Шалый фыркнул и, даже не дожидаясь, пока патриарх его отпустит, прервал связь первым. Крайне невоспитанно.

Задетый поведением министра, Алексий сам набрал на коммуникаторе нужный номер и увидел перед собой кабинет шефа безопасности. Не то чтобы они не ладили, но у Кройстдорфа своя епархия, у Божьего человека – своя. Однако приспело дело.

– Ты знаешь, откуда на Марсе «местные жители»? – без всякого приветствия осведомился Алексий.

– А? – Карл Вильгельмович не выглядел внимательным. Даже наоборот. Расстроенным и не расположенным к разговору. – Зеленые человечки?

– Никакие они не зеленые, – озлился патриарх. – Не зеленее нас с тобой. Так знаешь?

Кройстдорф кивнул. Лет 30 назад французы держали в своем секторе тайную лабораторию по клонированию, растили дубликаты людей на органы. А те возьми и разбегись. Обхитрили как-то охрану. Коды доступов достали, тоже не дураки. За пару поколений совсем одичали, расплодились – а что им, клонам, не рожать? Стали группами перебираться в чужие государственные зоны, нападать на колонистов, те стрелять. Чистый вестерн!

Наши с ними кое-как замирились. Разрешили оставаться на месте, если ведут себя мирно. Французы возбухли, мол, верните. Последовал отказ императора, что весьма расположило «местных» в пользу российского флага. Но вопрос о принятии их в подданство до сих пор был открыт.

– Чего мне Шалый-то звонил? – напрямую спросил патриарх. – Не понял я.

Кройстдорф помялся, а потом решил говорить открыто.

– Ваше Святейшество, Государь нетвердо выразил по данному вопросу свое мнение.

Старик обомлел. Этого еще не хватало!

– Совещание было вечером, – веско добавил шеф безопасности.

Патриарх понял. Максим Максимович изо всех сил старался вести себя подобающе. Но все еще заплетался в мыслях. Каждую ночь он ездил в Данилов монастырь, где слушал мужской хор на заутрене. После Херувимской песни ему легчало. Настолько, что аж голова просветлялась. Царь возвращался в кабинет и работал, решая дела с точки зрения себя прежнего. Но с течением дня благодать слабела, и к вечеру он становился сам не свой. Может, и брякнул что-то не то про клонов.

– Плохи дела, – честно признался Карл Вильгельмович. – Минутами вроде тот человек, а минутами…

– Ты что-то надумал, по лицу вижу. – Патриарх цепко всматривался в собеседника.

Кройстдорф помолчал да и вывалил на старика всю историю про биоритмы, мозги и музыку.

– Та-ак, – протянул Алексий, – путано объясняешь. Медицинского образования не хватает. Позови-ка ко мне этих врачей. Послушаем. Кстати, как там у тебя с покушавшейся девкой?

* * *

Кройстдорф и сам не знал. Между ними все стало сложнее некуда. На следующий день после эксперимента он заехал за Еленой на черном правительственном антиграве. Распугал бабушек у подъезда.

Замшевые кресла цвета слоновой кости, управление голосом. Приборная панель на лобовом стекле. Все как в Европе. Только вот у них снега нет, а у нас, сколько роботы-дворники ни мети… Вот, например, тот с совковой лопатой застрял в сугробе и целым каскадом новогодних лампочек над головой сигнализирует товарищам о несчастье: выручайте, мол, сейчас заряд кончится!

Карл Вильгельмович усмехнулся, потребовал у антиграва откинуть подножку и протянул Елене руку. У них там, в Лондонах, если сугроб по щиколотку, то уже катастрофа, а у нас и по пояс наметает. Поэтому антигравы скользят на уровне человеческого колена, и влезать без посторонней помощи трудновато.

Елена опасливо глянула на него и забилась в противоположный угол. Спрашивается, чего так? Ну да, он надел шинель, зима все-таки. Кройстдорф не сразу понял, что спутницу смущает не голубоватый жандармский цвет формы. От него исходил аромат дорогого парфюма: один тюбик крема после бритья – ее годовое жалованье – ощущение иной, более благополучной, гладкой жизни. О котором кричали машина, белые лайковые перчатки с заячьим подбоем, офицерский шарф зимнего образца из шерсти марсианской овцы – вдвое теплее альпаки.

«Даже не собираюсь оправдываться!» Но, глянув на Елену внимательнее, Карл Вильгельмович устыдился своего торжествующего великолепия. Куда ей спрятать лицо со следами недосыпа? Шапку из белого, а не из голубого полярного песца? Тощие подметки на модных с виду сапогах – как раз по доступной профессорскому карману цене?

Почему в следственном изоляторе это не имело значения? Наверное, потому что не имело и смысла.

Она никогда не носила ничего дороже серебра и кристаллов. А он даже Варьке на совершеннолетие подарил золотые сережки с жемчугом – не выращенным на подводной ферме, а добытым последними косоглазыми ныряльщиками со дна Японского моря. Его семья ела настоящие продукты – «с земли», а Мут[2] стоял в кухне для блезиру. Алекс мог пригласить девушку в настоящий ресторан с поваром – таких всего на земле осталось человек двести – и заказать шато-нуар 1826 года разлива из подвалов князя Голицына, словно революции и войны пронеслись где-то высоко-высоко над головой.