Я был телохранителем Гитлера - Рохус Миш

В ставках в Восточной Пруссии и на Украине до нас очень быстро доходила информация о намерениях британских летчиков. Мы получали радиосообщения, в которых говорилось, является Берлин целью очередного воздушного налета или нет. Сведения эти поступали от сотрудников немецких спецслужб, у которых были свои люди в Великобритании.

В сентябре 1943 года я сопровождал Гитлера в ставку соединения армейских частей на юге Украины, в 250 км к югу от Харькова[98]. Путь мы проделали на самолете. Гитлеру было необходимо встретиться с генералом Эрихом фон Манштейном и обсудить с ним ситуацию, которая на этой части фронта становилась все более критической. Жили мы в казарме советских летчиков. Спали на брошенных на пол матрасах. Для этого времени года было удивительно холодно.

Гитлер хотел провести там пять дней. Однако улетел вечером третьего дня, под угрозой обстрела советской артиллерии, которая стремительно приближалась. Я впервые так близко слышал шум войны. Гитлер вылетел в направлении «Волчьего логова», а нам с товарищем из отряда, Паулем Хольцем, был дан приказ провести еще одну ночь в ставке в Запорожье. Нам вменялось в обязанность проследить за тем, чтобы ни фюрер, ни кто-нибудь из членов его генштаба ничего не забыли в спешке. Тогда Гитлер ступил на советскую землю в последний раз.

Озабоченный состоянием на Восточном фронте, фюрер несколько раз ненадолго приезжал в Берлин. В конце 1943 года, когда по той или иной причине он снова оказался в столице, я сопроводил к нему в канцелярию режиссера Лени Рифеншталь[99]. Она пришла с твердым намерением встретиться с ним. В тот момент трое ее коллег беспрерывно снимали все закоулки канцелярии. Она пришла в бежевом костюме, без шляпки. Я проводил ее до крыла, где жили адъютанты, в кабинет Шауба. Он сказал ей со своим сильным баварским акцентом: «А, ты снова пришла просить денег?» Она улыбнулась. Потом присела и прождала добрых полчаса, прежде чем уйти, так и не встретившись с фюрером. Он не принял ее. Не знаю почему, но на двести процентов уверен, что он был в канцелярии, у себя в апартаментах, всего в нескольких метрах от комнаты, где мы находились.

Рождество прошло относительно спокойно. Я работал на коммутаторе в канцелярии, а Гитлер, должно быть, был в «Волчьем логове». Однажды вечером, нас было то ли двое, то ли трое, мы сидели без дела. Телефонных звонков почти не было, по данным военных сводок в ближайшие несколько часов воздушных налетов на Берлин не предвиделось. Мы начали дурачиться, играть с телефонными линиями.

Нашли в телефонном справочнике женщину с фамилией Хайлиг («святая») и мужчину с фамилией Абенд («вечер»)[100]. Оборудование позволяло нам соединять кого угодно с кем угодно, вне зависимости от того, где территориально располагались абоненты. С четвертой попытки нам удалось их соединить. «Здравствуйте, у аппарата Хайлиг». — «Здравствуйте, говорит Абенд, что вам угодно?» Наушники позволяли нам слышать весь разговор, не будучи замеченными. Через некоторое время эти двое решили встретиться. Господин Абенд обещал прийти с небольшим запасом продовольствия, который регулярно высылал ему живущий во Франции брат. У фрау Хайлиг, судя по всему, было что-то припасено, она пообещала приготовить кекс. Нас эта «телефонная встреча» очень позабавила.

Через несколько недель я вернулся в ставку близ Растенбурга. Но ненадолго. В начале 1944 года было принято решение срочно передислоцировать штаб-квартиру фюрера в Берхтесгаден, в Бергхоф[101]. В то время я все чаще видел в небе эскадрильи союзников, пролетавшие над нашими позициями. И хотя «Волчье логово» ни разу не становилось целью воздушного налета, теперь полностью исключить такую возможность было нельзя. Стало быть, возникла срочная необходимость укрепить постройки в ставке. Гитлер уехал из Восточной Пруссии на своем поезде, в сопровождении всего генштаба, и до середины июля пробыл в Бергхофе.

В общей сложности в альпийском шале близ Оберзальцберга он провел больше полутора месяцев. В это время было тихо и относительно спокойно. Гитлер принимал у себя много гостей. Геббельс, Геринг, Шпеер — все к нему туда приезжали. Совещаний становилось все больше, а гости, что официальные, что нет, приходили один за другим, особенно поначалу. Днем на террасах Бергхофа часто играли дети, близкие друзья Евы и Гитлера отдыхали в шезлонгах, беспечно греясь на солнышке.

Перед прибытием в Берхтесгаден поезд сделал остановку в Мюнхене[102]. Думаю, что именно в связи с этим я сопровождал Гитлера во время визита в архитектурное бюро Герди Трооста.

Он хотел посмотреть, как идут подготовительные работы к выставке, которую бюро устраивало по заказу фюрера. Пока они вдвоем прохаживались среди макетов, я смиренно ждал в приемной. Разговорился с девушкой-гардеробщицей. Почти перед нашим уходом она сказала, что после работы не отказалась бы выпить со мной по стаканчику. От ее предложения я отказался, мотивировав свой отказ тем, что я на службе, а нынешний вечер фюрер намеревается провести в компании своих старых соратников по партии. Она тут же погрустнела, насупилась. Как раз в этот момент мимо проходил Гитлер. Удивившись, он спросил у нее, что ее так расстроило. «Я хотела прогуляться с ним», — ответила она, указывая на меня пальцем. Гитлер тут же закричал: «Геше! Геше!», тот незамедлительно появился. «Этот человек свободен», — объявил он, указав на меня взглядом. К остальным членам команды я присоединился чуть позже, после ужина, в доме, где жил Гитлер (Принцрегентплац, 16).

В первые дни в Бергхофе фюрер, видимо, был в хорошей форме. Никаких признаков неуверенности в себе или пораженческих настроений по поводу исхода войны у него не наблюдалось. Со своими гостями он много разговаривал. Приемы шли один за другим. Вскоре после выступления в Мюнхене я сопровождал его во время визита главы венгерского государства адмирала Хорти, приехавшего в Берхтесгаден. Встреча проходила с глазу на глаз в замке Клессхайм. Сквозь закрытую дверь отчетливо слышался иногда повышающийся голос Гитлера. Он вышел первым. Лицо его при этом ничего хорошего не выражало. На следующий день после той встречи при закрытых дверях немецкие войска вошли в Венгрию[103].

Вечером фюрер произнес речь перед своими фельдмаршалами. По моим воспоминаниям, там собралось около двух сотен военных старших чинов, созванных к фюреру в Оберзальцберг, в большой замок рядом с Бергхофом, Платтерхоф. Канцлер был мрачен. Суровый тон, слова, да и сама манера сокрушенно обращаться к публике произвели на меня большое впечатление. Иногда казалось, что у него на глазах слезы. Он говорил о фронтах, о Восточном и также о Западном, который должен был вот-вот открыться[104].