Дочери Марса - Томас Кенилли

— Сестра, мы делаем только то, что в наших силах.

Позже до Салли дошло, что точнее вряд ли выразишься, но тогда эта фраза показалась ей просто откровением — новым основополагающим принципом, сформулированным мудрым Кирнаном. Прибыла волна ходячих английских солдат в казавшихся опереточными пробковых шлемах и просивших, чтобы их разместили где-нибудь в тени на открытой палубе. Все они приветствовали ее:

— Привет, сестрица.

Один из них отпустил непристойность в ее адрес, но на столь чудовищном кокни, что ее даже не задели слова солдата, да и не могли задеть, ведь она этим наречием не владела.

Около часа дня, точнее она сказать не могла, некогда было даже взглянуть на подаренные родителями часы, поток тяжелораненых внезапно уменьшился. Их сменили ходячие, они поднимались на борт, обессиленно наваливаясь на перила трапа. Осколки в руках, в ногах или в плечах, застрявшие в мягких тканях или периферических костях пули. Санитары разносили им в жестяных кружках чай, он не только смачивал пересохшие рты, но и сулил скорую медицинскую помощь. Раненый с повязкой посередине лица вымученно сострил:

— Сестра, какой-то идиот-турок отстрелил мне нос. Впрочем, носик мой не слишком украшал лицо.

Ему несказанно повезло — ведь пуля или осколок могли войти и на пару дюймов глубже.

Пока Салли занималась солдатами с баржи, Слэтри рассказала ей, что внизу на переполненной огромной госпитальной палубе, когда они все же затащили доктора Хукса в операционную, вид у него был как у приговоренного к повешению.

Но тут что-то прогремело — оказывается, звук исходил от поднимаемой якорной цепи. Все, казалось, замерли: медсестры отвлеклись от привычной суеты на постах, а раненые — от охвативших их тоски и страха.

Половина медсестер вернулась к работе уже ближе к ночи под гул глубоко запрятанных в трюме двигателей «Архимеда». Кому когда дежурить, решал жребий — девушки вытаскивали полоски бумаги с написанными на них фамилиями из принесенной Митчи солдатской фетровой шляпы с полями. Счастливицы, в числе которых оказалась и Салли, едва добравшись до своих коек, тотчас же уснули как убитые, а когда на рассвете их разбудили, они не могли понять, где находятся и сколько сейчас времени. Перед отдыхом все выстроились в очередь к ванным и, возможно, впервые в жизни, одновременно задрав подолы ночных сорочек, принялись неистово подмываться.

К утру морг был переполнен. Усопших предали морю. А во время чаепития на лицах некоторых медсестер застыло характерное ироническое выражение. Среди прочих и у Оноры. Не спавшая почти двое суток Онора просто исходила злостью, выставляя напоказ свою искушенность и умудренность опытом. В воздухе сгущались горечь и язвительность, а все потому, что они валились с ног от усталости. После нескольких часов работы в операционной зашла Фрейд с темными кругами под большими темными глазами. Она была бледна и, стоя у двери, будто ожидала приглашения войти в столовую и присесть за стол.

— Ты что, Карла, все еще от хлороформа не отошла? — спросила Онора, покосившись на Карлу Фрейд, которая была явно не в своей тарелке. Та помотала головой и окинула взглядом знакомые лица за столом. Ведьминский шабаш.

— Нет, прости, — проговорила она. — Просто задумалась.

И зевнула.

— Опять пела песни? — спросила Онора.

Что за грань она переступила? В ее взгляде внезапно вспыхнула злость. Сидевшая рядом с Онорой Леонора Кейсмент вскочила и в слезах выбежала из столовой. Но истинной виновницей ее слез была Онора, а не долгие часы сестринской работы.

— Что все это значит? — спросила Фрейд, так и не сумев справиться с одолевавшей ее зевотой.

— Я знаю, что ты поешь песенки хирургам.

— Я? Не смеши.

Онора вспыхнула. И тут же пропела фальцетом: «О, эти ночи, как мое сердце томится…»

— Просто так тявкаешь? — холодно осведомилась Фрейд. — Или к кому-то цепной собакой нанялась?

— Небось капитану Феллоузу очень по душе твое пение, все говорят. Его вдруг на пение потянуло. Я бы на твоем месте не останавливалась. Живо бы залучила его в свои сети.

И тут началось.

Фрейд:

— Поясни, о чем ты.

Онора:

— Тебе решать, как поступать.

Фрейд:

— Не понимаю тебя, Онора.

Онора:

— Ты можешь заполучить любого мужика. Они все у твоих ног. А у Лео он всего один, верный, как Полярная звезда. И ты пытаешься его отбить.

— Иди ты к черту, — бросила в ответ Фрейд.

Она на самом деле не на шутку распалилась, подумала Салли. Ее исступленный взгляд подтверждал, что как соперница она — крепкий орешек.

— Знаешь, где я была последние двое суток?

— Там же, где и все мы, — сказала Онора. — Но ты еще и серенады горланила этим разорванным на куски парням.

— А что, если меня попросили спеть, чтобы успокоить пациента?

Наоми резко вскочила. Воплощение несгибаемости и суровости.

— Черт возьми, перестань! — выкрикнула она.

Подобного не ожидал никто. Даже Салли не могла помнить случая, чтобы сестра перешла на крик, да и другие глазели на нее в явном недоумении. Фрейд и Онора невольно умолкли, прекратив препираться.

— Ты не забыла? Что там люди кровью истекают, а мы здесь кидаемся друг на друга. Бога ради, они же истекают кровью!

Накал страстей Оноры сразу угас. Накопившийся гнев за Лео, казалось, был готов излиться в виде слез сожаления или раскаяния. С потемневшим лицом, все еще не отошедшая после ругани, Фрейд заняла место за столом.

— Если бы ты только меня знала, — бросила Фрейд Оноре.

Но Онора будто только сейчас поняла, что выдала себя. Сейчас она была готова позволить Фрейд все что угодно. Но, разумеется, ни на йоту ей не уступить. Уступки были не в ее характере.

Салли поспала два часа ранним утром и, окончательно проснувшись, в свежей белой блузке и юбке, сунув босые ноги в туфли, вышла на палубу. Рассвет был ярок, нежен, оранжево-розов. Казалось, никому из своих чад он не отказывал в равном благословении, и нигде не видно было ни одного корабля, ни клочка земли. Остальной мир жаждал этого так давно, что было непостижимо, куда все исчезло. У перил стоял мужчина — высокий, в мешковатой форме, из учтивости к подошедшей он выпрямился. Он курил турецкую сигарету. Дома их вражеское название изменили на отечественное. Но ей было понятно, что турецкие сигареты остались турецкими сигаретами.

Поняв, что это медсестра, он оторвался от перил, хотя теснить его здесь было некому. И уже собирался уйти.

— Сержант Кирнан, — проговорила она.

— Верно, сестра. Застигнут курящим. Не говорите моим родителям.

— Итак, — сказала она, — дальше Александрия? Кто-то говорил — Мальта, мол, Александрия переполнена.