Преступление доктора Паровозова - Алексей Моторов

Сердце стояло сорок минут.

Врача-реаниматолога, работавшего в тот день на прием с улицы, звали Андрей Кочетков. Кочетков был парень упрямый, только упорством здесь уже помочь было нельзя, да он и сам давно все понял, но мы с ним продолжали: массаж, дефибрилляция, адреналин, атропин, массаж, дефибрилляция…

Сердце стояло почти час.

— Все, Андрюш, хватит. Леша, заканчивайте! — Это Валентина, ответственный реаниматолог, то есть человек, который принимает ответственные решения. — Достаточно, ведь час стоит! Отключайте!

Все отошли от кровати, остались только мы с Кочетковым и мертвая девушка, на которую старались больше не смотреть. Действительно достаточно, все уже. Только слышно было, как работает аппарат.

Третья смена в любом пионерском лагере всегда анархистская, чуть более вольная и либеральная, чем предыдущие две. На то есть причины объективные и субъективные. Из объективных основная одна — пионеров становится меньше примерно на четверть. И они, эти оставшиеся, почти все были здесь во второй, а то и в первой смене. То есть все пионеры третьей смены — рецидивисты. С ними легче, их не надо адаптировать, они уже сами все знают и умеют.

А субъективная причина, как мне представляется, в том, что август — период, когда все чиновники в СССР массово уходят в отпуск и во всех учреждениях на территории страны воцаряется атмосфера легкого пофигизма. Ну а в пионерских лагерях начальство, вероятно, считало, что уж если эти цветы жизни не ухайдакали друг друга за предыдущие две смены, то и всё, уже не успеют, скоро сентябрь. А так думать было очень и очень опрометчиво, жизнь, как все знают, вносит свои неожиданные коррективы.

Вовка Антошин, мой лучший друг и одноклассник, решил идти в ПТУ.

То есть даже не он решил, а так решили за него. За него всегда решали — и тогда, и впоследствии. Согласитесь, ведь очень удобно, главное, чтобы такие глобальные решения принимались мудро, ко времени и к месту.

Вовка должен был повторить весь жизненный путь своего отца, шаг в шаг, и прийти в нужную точку в нужное время. Другими словами, он обязан был не позже чем к тридцати годам устроиться в компанию «Совтрансавто» водителем-дальнобойщиком на европейское направление и потом жить долго, счастливо и главное — зажиточно. А так как дядя Витя начал свой путь с ПТУ, то решено было не искушать судьбу, а идти в это учебное заведение, и не абы в какое, а именно в то же самое — ПТУ номер один при заводе ЗИЛ.

По замыслу дяди Вити, в ПТУ Вовке нужно будет овладеть специальностью фрезеровщика, уйти в армию, там поступить на шоферские курсы, а на втором году службы — в партию. Затем, после демобилизации, устроиться в Москве в автокомбинат, где через восемь — десять лет получить первый водительский класс. И тогда, с чистой совестью и по блату, вступить в элитное сообщество водителей большегрузного транспорта СССР, то есть в «Совтрансавто».

И первый шаг Вовка уже сделал, то есть подал в июне документы в ПТУ номер один. Осталось дождаться сентября.

Нашими пионервожатыми на третьей смене назначили Костю Воронина и Надю Шмидт. Володя Чубаровский решил в августе махнуть с приятелями на море, набраться сил перед учебой. Но если Костино назначение вызвало у всех полный восторг, то его напарницу приняли весьма сдержанно. Про Костика было все понятно: абсолютно свой в доску парень, не допускающий, правда, полного панибратства, да и, честно говоря, никто к этому из нас и не стремился. Костю любили, а пионерская любовь она хоть и быстротечна, но только не к своим пионервожатым.

У Костика Воронина до этого был пятый отряд, ему еще и восемнадцати не исполнилось, только на второй курс перешел, маленький, худенький. Многие ребята из первого отряда на полголовы его выше. Выглядел он стильно и независимо. Бородку носил, перетягивал длинные волосы лентой или ходил подпоясанный толстой веревкой. Мы с Костей познакомились на следующий день после моего приезда. Костя тогда первым подошел и скромно попросил научить его играть одну мелодию из репертуара Джо Дассена, от которой все тогда балдели. К концу смены он уже весьма сносно эту вещь исполнял и даже не сбивался. Мы с ним еще много всего разучили. И за это сидеть у него в вожатской мне позволялось сколько угодно. Я совсем не удивился, когда потом узнал, что он стал психиатром. Представить его производящим, например, ампутацию выше моих сил.

Что же касается Нади, то никакими талантами она не блистала по причине природной лени, внешности была тусклой, немного смахивала на крысу, короче говоря, ничем не выделялась, если бы не одно обстоятельство.

Надька приходилась невестой нашему старшему пионервожатому Гене Бернесу. Гена был колоритен и красив. Всегда отглаженный, даже стерильный, с очень яркими чертами лица, стройный, высокий, он был похож на героев итальянских или югославских фильмов.

Гена Бернес был самым старшим изо всей тогдашней студенческой братии. Можно сказать, что он на фоне остальных не просто казался, но и был настоящим стариком. В тот год ему исполнилось уже целых двадцать шесть лет.

Единственное, что Надя делала с энтузиазмом, так это боролась за нравственность пионеров и покой их родителей. Вместе со своим отутюженным красавцем Геной она прочитывала все наши письма, которые белыми сложенными треугольниками мы приносили в вожатские комнаты для отправки в Москву. Описания всяких, по их мнению, подлежащих цензуре лагерных событий не пропускались. Интересно, каким образом они избавлялись от писем? Наверное, сжигали по ночам, а пепел съедали, запивая дармовым кефиром.

Зато мы почти не видели Надьку на отряде, что нас всех абсолютно устраивало. Нам вполне хватало Кости и его помощника Денисова, которого к тому моменту общим решением вытурили из ансамбля, а место за барабанами занял Балаган.

На второй день после заезда дядя Витя вдруг неожиданно нагрянул в лагерь. Посадив ничего не понимающего наследника на лавочку у старого корпуса, он о чем-то полчаса говорил с ним с глазу на глаз. Вовка подошел ко мне после разговора немного смущенный и поведал, что прямо сейчас уезжает в Москву поступать в медицинское училище и первый экзамен уже завтра.

Оказалось, что Маргарита Львовна, узнав об отеческих планах на сыновью жизнь, пришла в недоумение, а при словах «фрезеровщик» и «армия» так и вовсе в неописуемый ужас. Пару дней она убеждала Вовкиных родителей не губить чадо, предлагая альтернативный вариант. И надо сказать, убедила.

— Вот такие дела, — говорит мне Вовка, — будем с Калмановичем теперь вместе учиться. Главное — эти экзамены сдать, ведь я что русский, что математику ни в зуб ногой, но Маргарита на сто процентов подстрахует, даже позвонила куда надо, у нее же везде схвачено!

Мы сидим и курим у бревнышка, а я слушаю его так рассеянно, а сам думаю: как же плохо, что Вовка уезжает, правда, он сказал, что всего на неделю, но все равно, неделя — это долго.

— А закончу, устроюсь массажистом, а они знаешь, Леха, зашибают сколько? Будь здоров! Раз в пять больше любого врача! А медбратьями только дураки идут работать, дерьмо разгребать!