Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

Но эти «областные» вопросы, хотя бы казачий, ужасно осложняли задачу командования. С одной стороны – пребывание на казачьей земле и комплектование армии, главным образом казаками, с другой стороны – демагоги Кубанской рады и Донского круга своими самостийными устремлениями тут же все время деморализуют тыл и создают внутренний фронт.

Рада заседала недалеко от моей квартиры в театре, и я часто бывал в ней.

Торжественное заседание Рады в присутствии Деникина. Он произносит прекрасную речь, обрисовывая общие национальные лозунги Добрармии и роль в воссоздании России казачества, на самобытность и самоуправление которого никто не посягает. Вся Рада встает, бурная овация, а потом, в обыденной обстановке, – подтачивающая работа самостийников Быча, Рябовола и др. Вскоре последовало убийство Рябовола при таинственной обстановке, в котором обвиняли командование.

Речи в Раде обнаруживали убожество и политическую малограмотность ее членов. На одном из заседаний присутствовал председатель Донского круга Харламов, мой приятель по партии и по фракции в 2-й Думе. Он милый, прекрасный человек, был очень хорошим учителем, рядовым, ничем особенно себя не заявившим членом Думы и видной государственной особой на Дону… тон и стиль деятельности которой были мелкого калибра. И в приветственной речи, произнесенной в Раде, которая, конечно, была восторженно принята, через два слова в третье – демократия, демократизм, мы демократы. Все почти содержание речи исчерпывалось и выезжало на демократии во всех видах, падежах и числах.

А ведь настоящий демократизм не требует постоянного подчеркивания и провозглашения. Только милюковско-винаверский демократизм, к которому впоследствии примкнул и Харламов, мог придумать «демократическую группу Конституционно-демократической партии», этот демократизм в квадрате!

Иногда настроение в Раде бывало очень бурное. Деникину нельзя было отказать в личном обаянии. Работавшие при нем в Особом совещании мои друзья Астров, Федоров и Степанов были без лести ему преданы.

Апогеем популярности Деникина был момент признания им власти Колчака. На обеде, данном в честь английского генерала, он так просто и неожиданно сделал этот патриотический жест, сказав, что для пользы Родины он подчиняется адмиралу Колчаку, что многие заплакали, некоторые бросились целовать ему руку. Невольно прошибало слезу и после обеда, когда он на параде у собора провозгласил перед гарнизоном – «Ура верховному правителю России адмиралу Колчаку!», столь еще дальнему, из Сибири идущему, на освобождение России. Бескорыстный, самоотверженный патриотизм Деникина был вне сомнения.

Особое совещание при правительстве Деникина было довольно грузным совещательным аппаратом гражданского управления, состоящим из министров и лиц без портфелей. В нем было много трений. Среди правых и некоторых военных он был не популярен, как слишком «кадетский».

Членов Центрального комитета – К.-Д. партии в Екатеринодаре было человек 7—8, мы постоянно собирались и направляли деятельность Национального центра, местной К.-д. группы Ростовского областного комитета и по возможности всей партии на юге России. Мы всецело старались поддерживать надпартийную национальную общественную работу и диктатуру Деникина, за что были и не в милости у некоторых разобщенных с нами товарищей, находивших, что мы «отступаем от духа и программы партии» (!).

Заседаний партийных и Национального центра было множество. Я организовал и выступал на многочисленных публичных собраниях Национального центра в Екатеринодаре и других городах.

Я был товарищем председателя Национального центра, а председателем был энергичный, неутомимый М.М. Федоров, человек уже не молодой, вечно в хлопотах, достающий деньги, весь день бегающий по городу. И в страшно душные здесь летние дни, в черном сюртуке, красный и потный, перед вечерними заседаниями он успеет побывать в банках, убеждая жертвовать на армию и организации, у министров, у иностранных представителей, у генералов. Когда у них не было приемов, он к ним врывался со двора, что давало повод нашим недоброжелателям говорить, что кадеты ходят интриговать с заднего крыльца. Он был членом Особого совещания без портфеля, как и Н.И. Астров. Последнему была поручена разработка земского и городского самоуправления для отвоеванных мест. У него на квартире происходили бесконечные заседания комиссии, вырабатывающей это положение. Я в ней не участвовал, но со стороны мне казалось, что проект вырабатывался уж слишком детально и академично по обстоятельствам времени.

В.А. Степанов, сблизившийся еще с Киева лично и политически с Шульгиным, был главой контроля у Деникина. Он более занимался общей политикой, чем работавшим по известному шаблону контрольным аппаратом; к тому же у него был зуд передвижения, и он не сидел более двух-трех недель на месте; он постоянно уезжал, то в Ростов, то в Одессу, то в Крым, то в Константинополь.

П.И. Новгородцев уклонялся от официальных выступлений и предложенного ему заведования Министерством народного просвещения, так как боялся за свою семью, оставшуюся в России, но негласно он принимал участие как в наших общественных делах, так и в разработке законопроектов Особого совещания. Мы его всячески щадили и оберегали из-за его боязни за семью. Но впоследствии в Севастополе и за границей, когда его семья уже выехала из России, он уклонялся от активной политической работы и ударился в аполитизм, чем, как влиятельный профессор в Праге, был, по-моему, даже вреден, и мы, большие с ним приятели и соседи по Москве и еще сблизившиеся на юге, ожесточенно по этому поводу спорили. Я ему доказывал, что аполитизм при борьбе с большевиками – это пассивная помощь большевикам и что у молодежи аполитизм зачастую ведет к сменовеховству. Теперь, после смерти Новгородпева, я думаю, что это явилось у него в связи с физически надорванным организмом и общим разочарованием.

П. П. Тронский был вроде товарища министра внутренних дел. Он отличался внешней порывистостью и делал все как-то с налета. В ближайшие свои помощники он привлек Соловейчика. К рассмотрению какого-то его проекта был привлечен и Новгородцев, нашедший проект безграмотным с точки зрения государственного права. На заседании он уничтожающе раскритиковал проект и припер Тройского к стене, и тот должен был сознаться, что он недостаточно ознакомился с представленным им проектом.

В министры внутренних дел был намечен донской сенатор Носович. Мы с М.М. Федоровым поехали за ним в Новочеркасск, но он оттуда неизвестно куда уехал. Так как в министры хотели почему-то назначить из судейских, то я вспомнил о Н.Н. Чебышеве, бывшем в Москве прокурором, хорошем судебном ораторе и сумевшем при Щегловитове отстоять свою независимость от административного давления. Потом эту кандидатуру обсуждали в Национальном центре и в Особом совещании, и он был назначен министром. Не помню почему, он потом перед Ростовом был заменен Носовичем.

Кроме меня, Астрова, Паниной, Степанова и Новгородцева, были здесь еще члены К.-д. – Центрального комитета К.Н. Волков, который был командирован в Сибирь к Колчаку с Червен-Водали, которого большевики расстреляли, КН. Соколов, начальник осведомительного бюро-Освага, А.В. Тыркова, приехавшая надолго из Англии с мужем, сотрудником Times Вильямсом, и П. П. Юренев, инженер, деятельный и хороший организатор, кандидатура которого в министры путей сообщений была отклонена как члена Временного правительства и как слишком левая. Отклонена была и кандидатура в министры внутренних дел В.Ф. Зеелера, энергичного ростовского общественного деятеля и председателя областного К.-д. комитета, а также кандидатура в министры земледелия к.-д. Н.Н. Ковалевского (в пользу А.Д. Билимовича). Упреки Деникина со стороны правых в засилье у него кадетов были неправильны, так как они были в значительном меньшинстве в правительстве.