Цена моих грез - Ева Ройс

Злой ветер ударил мне в спину, поставил на ноющие колени, швырнул волосы в лицо и принес мне запах знакомого парфюма.

Мускатный орех и свежесть заснеженных вершин. Запах свободы. Точнее, лишь иллюзии свободы, потому что ничего настоящего у него нет. Кроме денег.

И у меня тоже нет ничего настоящего. Кроме самообмана, который в одночасье растаял, будто туман. Подняться на этот раз я не смогла: силы иссякли, а окоченевшие ноги просто не слушались. И если на холод физический мне уже было наплевать, то внутренний холод… Я умираю. А мне нельзя, у меня Даня, у меня Влад, у меня есть мои планы и мечты. Потому я, немного пришедшая в себя, доползла до ближайшего дерева и села, прижавшись к широкому стволу.

Пусть будет, что будет.

Прикрыла глаза, думая о том, как идти по жизни дальше. Не сомневалась, что я оправлюсь, что добьюсь своего, потому что время, как и вода, медленно, но верно сточит камень, сгладит углы… Но именно сейчас я не готова ни к чему. Сейчас мне очень плохо.

Бабочки в животе, что еще вчера так грели обжигающим теплом изнутри, стали холоднее льдов Антарктиды. Их нежные крылышки превратились в тонкие лезвия, и каждым взмахом крыльев они разрезали меня изнутри болью.

Почему мы способны любить? Почему мы способны чувствовать?

Я не знала. И не могла понять, ведь чувства нас сбрасывают с обрыва спокойствия вниз. А там скалы – острые, как лезвие лживых слов.

Его шаги я узнала бы из тысячи других. А его запах – сквозь миллионы других запахов. Но ему это не нужно. Тот случай, когда протягиваешь человеку душу, сердце и тело, но тому нужно третье и просто игра.

– Что, Мирочкой играть неинтересно? – безразлично спросила, не отрывая взгляда от неба, на котором зажглись мириады звезд. Мне бы тоже стать звездой – холодной, сияющей, недосягаемой.

Паша не ответил. Молча подошел ко мне, опустился на корточки и накинул на мои плечи свой пиджак. Теплый. С его теплом. С его запахом. Его…

На глаза навернулись слезы.

– Знаешь, а я ведь… Я ведь… Хотя, – усмехнулась своим наивным мыслям, – это все неважно. Теперь уже неважно. Главное вот что, – повернулась к мужчине и посмотрела в его глаза: – За что ты так со мной? Что я сделала? Ответь хоть сейчас! Прошу… Просто ответь.

И я готова была принять даже ложь. Просто пусть скажет хоть что–нибудь перед тем, как мы навсегда расстанемся.

Но он ничего не сказал, просто сел рядом и прижал меня к себе. Я била его по спине, рукам, вырывалась, но он не отпускал.

– Что я вам всем сделала? – спросила со слезами на губах. Слезы вновь застилали мне глаза.

Я на этот раз я оплакивала вовсе не свои чувства, а уважение к себе, что сгорало в огне. Оказавшись в его объятьях, я уже готова была все простить.

Как странно устроен человек – он продолжит любить даже несмотря на то, что любовь его убивает и отравляет.

– Отпусти, пожалуйста, – простонала я. – Отпусти! Давай все забудем… Давай, будто ничего не было?.. Будто мы и не пересекались вовсе.

– Прости, – прошептал Паша. – Прости…

– За что просишь прощения? За то, что было? За что?

– За то, что будет, – сказал он, целуя мои волосы.

Я снова попыталась вырваться, но не получилось. Закрыла ладонями лицо и задала вопрос:

– А что будет?

– Я тебя не отпущу. Прости.

И, подняв, меня, словно я ничего и не вешу, посадил к себе на колени и отвел мои ладони от лица. С минуту смотрел мне в глаза.

– Мне кажется, в твоих глазах я вижу лучшую версию себя.

– А мне кажется, тебе стоит отвалить от меня, – мрачно ответила я. – Отпусти!

А он лишь крепче сжал мои запястья, а потом и вовсе накрыл мои губы поцелуем.

И я поняла, когда женщина теряет гордость и саму себя. Когда на душе настолько холодно, что согреть могут только его губы. Ведь не запретишь себе согреться? Ведь не запретишь себе хоть минуту быть счастливым?

И я тоже не могла себе запретить. Глотала его дыхание, согревалась его жаром, проклинала себя, эту жизнь, судьбу, его и яростнее целовала в ответ.

И каждый поцелуй – будто волшебная мазь на раны. И каждый поцелуй – будто яд, что проникает все больше в плоть.

– Скажи, – я горела и очень хотела продолжения, но горькие слова, что отпечатались у меня в душе требовали выхода: – За сколько ты меня купил? Спрашиваю чисто для того, чтобы потом продаться подороже. Опытные куклы явно подороже будут.

– Что? – Паша явно опешил. – Что за чушь?

– Нет, факт. Так сколько?

– Ты чего напридумывала? Или, – его глаза зло сузились. – Или кто тебе сказал этот бред? Мирослава?

Вот минуту назад Левич прерывисто дышал и от него исходила огненная волна желания, а сейчас же он даже стал крупнее, на лице обозначились жевалки, а место желания занял потусторонний холод. Я, немного ошарашенная его реакцией и столь стремительной переменой настроения, не могла отвести от него взгляд. Смотрела, как заколдованная, в его злые, ставшие темно–зелеными, глаза и молчала.

– Дарья, я жду ответ, – от его тона у меня пошли мурашки по коже. – Имя. Назови мне имя.

– Зачем? Какой это имеет смысл, если сказанное – правда?

Горячие пальцы двинулись по шее вверх, к подбородку, сжали, а большой палец погладил припухшие от его напора губы.

– Ложь, Даша. Самая откровенная ложь на свете, – палец дразнится с нижней губой, касается кромки зубов. – И знаешь, почему? Потому что всех денег мира не хватит, чтобы купить тебя.

Паша склонился ко мне настолько близко, что наши дыхания смешиваются.

– Скажи мне, кто это был, Даша.

Его губы, оказавшись в миллиметрах от моих, скользнули по щеке, вырывая из меня разочарованный стон.

– Никто, просто никто, – произнесла я, пожалев улыбчивого урода. – Давай забудем? И уйдем отсюда, а то мне холодно.

Если первые две фразы не подействовали, то после третьей мужчина поднялся вместе со мной на руках.

– Дойдем до дома – точно отшлепаю, – обещал мне Паша, прижимая меня к себе в попытке согреть.

Я подавилась вдыхаемым воздухом. И вовсе не от обещания отшлепать, вовсе нет, а от от того, как легко он произнес "до дома".

Но это не мой дом, Паша. Только твой. Потому что такие, как ты, таким как я не достаются.

Однако я вслух ничего не сказала. Не здесь и не сейчас.

*Пропан тяжелее воздуха, потому вытесняет кислород, из–за чего наступает удушье.

У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее – и то не день, а мгновение.