Воспоминания. 1848–1870 - Наталья Огарева-Тучкова

В назначенный час Орсини явился. Это был чисто итальянский тип: высокого роста, с черными волосами и черными глазами, с черной небольшой бородой, правильными, но немного крупными чертами лица. Вероятно, он был еще красивее в итальянском военном мундире, но в Лондоне он ходил в сюртуке и носил его с тем особенным шиком, с которым все военные носят штатское платье. Когда он говорил, то поражал необыкновенным воодушевлением, живостью, горячностью и вместе с тем уменьем остановиться, не высказать больше, чем хотел.

Я расспрашивала его о побеге из тюрьмы, и он охотно передал мне, что мог или хотел сообщить.

– Вы знаете, вероятно, что во всех тюрьмах есть решетки, – говорил он, улыбаясь. – Я буду краток, чтоб не надоедать вам рассказом. Мне передали пилу. Такая простая вещь, а требует уменья, хитрости и женской преданности. Да, без женщин, – сказал он задумчиво, – никакой побег не совершится. Я выпилил решетку своего окна и вставил ее опять, чтобы было незаметно; а в последний вечер распилил железо своих кандалов. Знаешь время, когда сторож не войдет, работаешь, а всё думается: «А как он придет в неурочный час?» – и делается нехорошо на душе… Мне прислали сверток – длинную крепкую полосу полотна, по которой я мог спуститься, – но, должно быть, ошиблись в высоте здания тюрьмы: темной ночью я начал спускаться, и мне показалось, что до земли еще далеко, а полоса вся. Пришлось спуститься наудачу, просто упасть на землю.

Я почувствовал страшную боль в ноге, но не мог определить, сломал ли я ногу, или только вывихнул. Но надо было спешить ко рву хоть ползком. Я не мог вполне стать на ногу, но добрался до рва, потом вышел на дорогу, снял сапог с ушибленной ноги и пустился бежать до условленного места, где меня ожидало одно преданное существо в экипаже, запряженном парой. И вот, пролежав недель пять, я цел, невредим и свободен, а во всё время бегства я был на волоске от гибели: малейший шорох – и началась бы тревога, зажгли бы огни, стали бы догонять, стрелять… Разве мало гибнет удалых голов, которые пытаются самовольно выйти на свободу! Солдаты привыкли стрелять в беглецов, им это нипочем.

Орсини был очень оживлен и любезен. Через неделю он опять нас навестил; рассказы его были всегда очень интересны. Но едва прошло несколько дней после его последнего посещения, как Герцен получил от него довольно странное письмо. Выражая доверие Герцену, Орсини просил его, однако, дать ему объяснение на следующий вопрос: правда ли, что он, Герцен, распространял слух, что Орсини – австрийский агент? Орсини кончал свое послание тем, что ждет ответа до двенадцати часов и вполне верит в благородство и откровенность Герцена.

Последний задумался на минуту, как бы недоумевая, откуда такая страшная клевета, но скоро догадался, что этот удар из-за угла нанес Энгельсон.

– А! – вскричал он. – Вот она, месть, которой он грозил! Энгельсон неразборчив в средствах, он только предполагает, что Орсини хороший дуэлянт, вдобавок, он оскорблен, а не я, стало быть, он будет стрелять первым, а уж его пуля не собьется с дороги… Я не буду ему писать в ответ, не стоит, а пойду и расскажу ему откровенно, как всё происходило. Тогда увидим: если он поверит моим словам – хорошо, а нет, так что ж, мало ли случайностей окружают нас постоянно. Теперь хоть дети не останутся одни, как тогда в Ницце, вдали от родины; теперь я не боюсь за детей, надеюсь на тебя, Огарев.

Последний выразил желание сопутствовать Герцену к Орсини. В ту минуту, когда они собирались выйти, вошел Саффи, известный итальянский революционер и самый благородный и прямой человек из всех эмигрантов. Он был когда-то любимым учеником Мадзини; в 1849 году Гарибальди, Мадзини и Саффи (триумвиратом) управляли Римом, когда французы заняли его.

Саффи беспрекословно слушался Мадзини и раз был послан из Лондона с каким-то важным поручением39. Только из чувства долга Саффи исполнил поручение с большим риском для себя, но, отрезвленный, он, возвратившись в Лондон, заявил Мадзини, что более не поедет с подобными поручениями, потому что видит их бесполезность.

– Настали другие времена, – сказал он, – надо уметь выждать спокойно, будущее укажет нам другие пути.

Этим протестом он вызвал страшную бурю со стороны всех мадзинистов и потому сблизился с Герценом. Так как Саффи был необыкновенно образованный человек, то получил кафедру истории в Оксфордском университете и отлично читал лекции по-английски с небольшим итальянским акцентом.

Наши показали Саффи письмо Орсини, тогда он вспомнил, что был тоже у Мильнергинсон в тот вечер и может засвидетельствовать, как происходило дело. Он вызвался ехать с ними, и они втроем отправились к Орсини, который питал к Саффи самое глубокое уважение.

Орсини их ожидал. Он принял их очень хорошо, но с некоторым оттенком официального тона. Выслушав откровенное и безыскусное объяснение Герцена, затем подтвержденное Саффи, он просиял и горячо протянул руку Герцену.

– Как я рад! – сказал он. – Я так надеялся, что вы этого не могли сказать! Простите меня за неуместное сомнение.

Герцен попросил Орсини назвать того, кто был виной всей этой тревоги.

– Не могу, – отвечал Орсини, – да и зачем?

– Однако, – сказал Герцен, – если я отгадаю, вы мне скажете? Эта клевета передана вам Энгельсоном, правда?

Орсини слегка улыбнулся.

Как велико влияние случайностей на крупные события! Если б дуэль Герцена с Орсини состоялась, вероятно, «Колокола» бы не было; не было бы и всех изданий «Русской типографии» в Лондоне.

Сначала мы занимались этим происшествием, радовались его счастливому исходу, толковали о нем и сдали его наконец в архив нашей памяти; но Орсини не мог забыть происшедшего. Он верил искренности Герцена, тем не менее эта клевета оскорбляла его, не давала ему покоя. Следует полагать, что он подозревал в ней мадзинистов, потому что с ними не ладил, а такое средство использовалось иногда с противниками. Орсини редко бывал у нас, но и в эти редкие посещения было заметно, что какая-то мысль неотвязно преследует его, в конце концов он стряхивал докучную idée fixe и казался оживленным по-прежнему. Орсини искал в своих воспоминаниях блестящий, геройский поступок, который послужил бы опровержением бессмысленной клеветы; он жаждал самоотвержения, славы, нравственной победы над мадзинистами… Он победил их, но ценой победы стала его голова.

Вероятно, и теперь не всеми забыто покушение Орсини на жизнь Наполеона III, совершенное, кажется, в 1858 году. Неудачно брошенные в карету Наполеона и ему под ноги разрывные бомбы повредили многим, но не императору. Орсини и тут не растерялся. Раненый осколком бомбы, он вернулся на свою квартиру с подвязанной рукой, резко браня французов: «Я пошел искать развлечений, а возвращаюсь с подвязанной рукой!»

Хозяйка квартиры, добрая старушка, ничего не подозревала и ухаживала за его больной рукой. Он имел английский паспорт и разыгрывал роль англичанина. К несчастию, сообщники Орсини не имели не только образования, но и даже находчивости. Они – их было трое – разбрелись по углам после происшествия; один из них ходил по трактирам, видимо, разыскивая Орсини. Полиция арестовала его и допросила; он объяснил, что искал друга своего, англичанина, и даже дал его адрес.