Портрет неизвестной - Наталья Александрова

Нет, только не это!

— Где портрет? — повторил бритоголовый и замахнулся.

— Я… я не знаю! — выдохнул Михаил.

И снова в его живот врезался каменный кулак.

На этот раз было еще больнее — хотя, казалось, это невозможно. Кроме того, удар был так силен, что Михаил свалился со стула и отлетел к стене. Он перекатился на живот и попытался отползти в сторону.

— А ты крепче, чем я думал! — с насмешливым удивлением проговорил бритоголовый. — Крепче, чем кажешься на первый взгляд! С виду ты мозгляк…

Он схватил Михаила за ворот, рывком поднял на ноги и снова усадил на стул. Но на этот раз для верности привязал его ноги к ножкам стула.

Справившись с этим, он снова замахнулся:

— Еще хочешь?

— Нет… — прохрипел Михаил, когда к нему вернулся голос.

— Тогда говори — где портрет?

Михаил закусил губу.

Если он не ответит — его снова ждет боль, еще более сильная, чем прежде. А если ответит правду — его ждет смерть… да еще он подставит Надежду…

Бритоголовый тип по-своему понял его молчание.

— Значит, по-хорошему мы не договоримся… придется по-плохому. Ты думаешь, что тебе было больно? Так вот, у меня для тебя плохая новость: до сих пор ты не знал, что такое боль. У меня есть специальные инструменты для причинения настоящей, полноценной боли. Ты скажешь мне все, что знаешь!

С этими словами он прошел в глубину комнаты и открыл дверь, которую Михаил прежде не заметил. За этой дверью была еще одна комната.

Бритоголовый скрылся за дверью и чем-то там гремел.

Михаил с ужасом прислушивался к доносящимся из-за двери звукам, гадая, что его ждет. Вдруг он почувствовал, как что-то укололо его в запястье. Он пошевелил рукой и снова ощутил болезненный укол.

И тут вспомнил, что, когда находился в багажнике машины, он спрятал в рукаве кусок пластика от сломанной лопатки. Острый обломок, которым можно попытаться перепилить веревку…

Михаил попытался ухватить этот обломок пальцами левой руки, сначала он порезал пальцы, но со второго раза это ему удалось. Он вывернул кисть, как мог, и попытался перепилить пластмассовым обломком веревку, которая стягивала его запястья. Пластик был острый, и он перепиливал волокна веревки одно за другим. Еще немного — и он сможет освободить руки…

Вдруг из соседней комнаты, куда ушел бритоголовый, донеслись какие-то странные звуки.

За дверью раздавались глухие звуки ударов, пыхтение и приглушенные ругательства.

Михаил удвоил усилия — и веревка наконец лопнула. Дрожащими, неуверенными руками Михаил принялся развязывать ноги.

В это время в соседней комнате что-то треснуло, что-то с грохотом упало на пол, послышался мучительный стон, потом прозвучал хриплый сорванный голос:

— У него пистолет… берегись…

В ту же секунду прогрохотал выстрел, и за ним раздался крик боли.

И тут же звуки борьбы затихли, а потом прозвучал приглушенный, полный муки голос:

— Задел… он меня задел… здорово задел, кровища так и хлещет… Севыч, не бросай меня здесь…

В ответ прозвучал другой голос — жесткий и холодный, как металл на морозе:

— Не брошу, не бойся! Только посмотрю, как там этот баклан…

Михаил понял, что незнакомец говорит о нем. Он как раз успел развязать веревки на ногах, вскочил, хотел было выбежать в сени, но до входной двери было слишком далеко, а дверь в соседнюю комнату уже открывалась…

И в нем вдруг проснулась непривычная решимость.

Михаил схватил стул, к которому только что был привязан, метнулся к открывающейся двери и встал сбоку от нее — так, чтобы оказаться за спиной у того, кто войдет в комнату.

Дверь открылась, и на пороге появился худой сутулый мужчина в кепке. Михаил знал, что нельзя терять ни секунды, нужно бить, бить первым, только тогда у него будет шанс на спасение, но он все медлил, решимость опять покинула его.

Незнакомец, словно услышав за спиной его дыхание, застыл на месте и повернулся лицом к Михаилу. Михаил увидел узкое, словно высеченное из камня лицо с заостренным подбородком, низко надвинутую на глаза кепку и наконец ударил незнакомца, вложив в этот удар всю свою силу, весь свой страх.

На узком лице незнакомца проявились удивление и обида. Михаил ударил его еще раз, сколько хватило сил. Стул затрещал, от него отломилась одна ножка, и узколицый незнакомец покачнулся и беззвучно рухнул на пол.

Михаил не стал тратить драгоценные секунды — он бросился к окну, которое было ближе, чем дверь, по дороге нечаянно уронил радиатор, но не обратил на это внимания, с размаху ударил в стекло все тем же стулом и вскочил на подоконник.

Краем глаза он увидел, что свалившийся с этажерки пыльный журнал вспыхнул, коснувшись раскаленной спирали радиатора, но не задержался, прыгнул в окно, упал на поросшую прошлогодней травой грядку, тут же вскочил и бросился к своей машине.

К счастью, ключи остались в замке зажигания. Михаил повернул ключ, мотор заработал, и машина, подскакивая на неровной дороге, понеслась прочь — как можно дальше от этого страшного места.

Михаил выжимал из машины все, что можно, — только бы скорее уехать отсюда. Машина подскакивала на неровностях дороги, мотор надрывно завывал, каждую секунду грозя заглохнуть.

Грунтовка сделала петлю, вскарабкалась на холм. Михаил взглянул назад, туда, откуда удирал в таком страхе, и увидел внизу, в прогалине под холмом, заброшенный дом, из окна которого выбивался столб густого черного дыма.

Погони не было. Михаил немного сбросил скорость.

Через двадцать минут он выехал на шоссе и поехал в сторону города.

На следующее утро, как только Надежда проводила мужа, раздался телефонный звонок.

— Милка, ты? — обрадовалась Надежда.

На том конце помолчали, потом завозились, потом послышался стон, потом тяжкий вздох. Надежда посмотрела на табло и поняла, что номер вовсе не Милкин.

— Кто это? Да говорите же, а то я трубку повешу.

— Надя… — прохрипели в трубке, — Надя, это я… Лёлик.

— Лёлик? — Надежда удивилась, потому что Лёлик терпеть не мог свою кличку. — А что тебе, Лёлик, от меня нужно?

— Надя, мне очень плохо… — простонали в трубку.

«Перепил, что ли»? — хотела ехидно спросить Надежда, но промолчала, вспомнив, что дала себе слово вести себя прилично.

— Ты заболел? — спросила она без всякого сочувствия в голосе.

— Я… да… то есть нет, я… я просто не знаю, что теперь делать. Надя, ты не могла бы приехать сейчас ко мне?

«Ну знаешь! — Надежда буквально потеряла дар речи. — Это уж слишком!»