Безукоризненное деловое соглашение - Джуд Деверо

— Ты замерзнешь без одеяла. Костер в десяти футах отсюда.

— По множеству причин именно тебе нужно взять одеяла и седло под голову. Я привык обходиться без постели и чистых простыней. Сейчас у тебя должно быть лучшее место для сна.

Он осознал, что, если она будет упрямиться, они проспорят всю ночь, а ему хотелось поспать как можно дольше. Только Бог знал, что сулит им наступающий день.

— Хорошо, — согласился он, желая скорее решить этот вопрос, — будем спать вместе. Он поднялся с земли, растянул одеяло и, подняв его здоровой рукой, пригласил ее лечь с ним. Он ожидал, что она перечислит ему причины, почему им нельзя спать вместе, но она ни минуты не раздумывала. Быстро и даже, кажется, очень охотно она подвинулась под его руки, умело прижалась к его телу, а голову положил на его руку, скользнув твердым бедром вдоль его бедер.

— О Господи, — прошептал Коул. Никогда он так хорошо не чувствовал женское тело возле себя. Любая женщина, которой он обладал раньше, была или проституткой, или чьей-то сестрой, или чьей-то женой, в общем, так или иначе принадлежала другому мужчине. А вот эта принадлежала ему. Может быть, не навсегда, может быть, не по правилам, но по крайней мере сейчас она принадлежала ему. Может, это и нелепо, потому что все так нереально и так временно, но, наверное, мысль, что у него есть право ее обнимать, заставит ее относиться к нему лучше.

Он думал, что она крошечная, а оказалось — нет. Она была просто того самого размера, чтобы точно заполнить все изгибы его тела, как будто они оба были созданы друг для друга. Она прижалась к его груди, отчего сердце Коула гулко забилось.

«Или она совершенно невинна, как новорожденное дитя, или же она самая распутная маленькая проститутка на свете», — думал он. Но кем бы она ни была, Коул знал, что если бы кто-то в этот момент попытался ее у него отнять, он бы его убил.

Что до Дори, то никогда в жизни ей не было так хорошо, как рядом с Коулом. И не только потому, что она была девственницей, но также потому, что она долгое время была лишена чувственного удовольствия. В детстве Дори не знала объятий. Когда была жива мать, она обнимала и ласкала старшую дочь, но умерла при родах Дори. Отец решил, что даже обычные проявления чувств ведут к «баловству», так что запрещал самые обычные ласки в отношении своих детей. Приветливая натура Ровены заставляла забывать о запретах, но маленькая Дори со своей спокойной манерой и холодными глазками — точная копия отца — заставляла людей дважды подумать, прежде чем ее приласкать. В результате Дори прожила жизнь без нежности и ласки, которые другим детям казались даже надоедливыми.

Люди считали, что мисс Дори чересчур независима и ей больше никто не нужен, а это была неправда. Ей хотелось пригреться у кого-нибудь на коленях, как, она видела, делала Ровена, но она не знала, как заставить взрослого захотеть ее обнять. А как попросить, она даже и не представляла.

Коул Хантер был единственным, кроме Ровены, кто рискнул подойти поближе к ней, столь холодной внешне. И Коул увидел то, что Ровена всегда знала: холодность Дори — это только попытка спрятать от мира то, в чем она нуждалась больше всего.

Когда Коул обнял ее, он, казалось, освободил что-то, захороненное глубоко внутри Дори: необходимость слышать сердцебиение другого человека у своего сердца, смешивать свое дыхание с чужим, касаться кожей кожи другого человеческого существа. Когда Коул взял ее на руки, она поняла, что это для тепла и защиты, но было еще что-то, что ощущалось как очень хорошее и очень верное. Она хотела слиться с ним, сделаться еще ближе к нему, чем уже была.

Ее сердце забилось чаще. Ей захотелось не только слышать его сердце у своей щеки, ей хотелось его чувствовать, быть как можно теснее, но их разделяла ткань рубашки. Ей представлялось, что ткань была такой же толстой и непроницаемой, как кожа.

Она опомнилась, когда он спросил с удивлением в голосе:

— Что ты делаешь?

Но это не остановило ее — она расстегнула его рубашку и прижала щеку к его коже. Она ответила, что пуговицы давят на щеки, и это была правда. Даже шелк был мучителен для ее кожи, для ее сердца.

Когда Дори сдвинула его рубашку и пригрелась на его широкой груди, Коул, подняв глаза к небу, про себя произнес несколько проклятий.

Улыбаясь, счастливая как никогда в жизни, Дори водила щекой по его груди и, когда губами коснулась его кожи, поцеловала ее, не задумываясь.

— Прекрати! — приказал он, схватив ее за плечо и отодвигая от себя, его голос звучал свирепо.

Дори заморгала, не совсем соображая, что она делает и почему делает такую запретную вещь — целует широкую грудь этого мужчины.

— Я… Извините, мистер Хантер, — пролепетала она, когда до нее дошло, что она делает и почему он так рассердился. Ясно, что он не хотел, чтобы она касалась его больше, чем это необходимо. Она застыла в его руках, в течение секунды превратившись из податливо-мягкой в несгибаемую. — Не представляю, что на меня нашло, мистер Хантер, я…

— Оставь ее! — фыркнул он, потому что она стала натягивать на него и опять застегивать его рубашку.

— Но я…

Прежде чем она договорила, он вернул ее голову на прежнее место.

Но Дори не могла успокоиться. Она, должно быть, устала, но в то же время она была просто переполнена энергией. Где-то в мыслях бродило, что она должна вести себя как леди, но она все время спрашивала себя, какое значение имеет ее поведение сейчас, когда, видимо, ее убьют в течение двадцати четырех часов. Когда этот страшный человек, Форд, обнаружит, что в ее доме нет золота, не похоже что он просто засмеется и скажет: «Неплохо подшутили надо мной» — и разрешит им уйти. Наверное, выстрелит в сердце, и второй раз уже о них не подумает. Когда она умрет, люди должны написать на ее могильном камне: «Она оставалась леди до самого конца».

— Это удивительно? — спросила она Коула.

— Что — удивительно? — проворчал он, стараясь, чтобы голос звучал так, как будто она вырывает его из сна.

Если бы Дори не прижималась ухом к его груди и не чувствовала как ухает его сердце, она могла бы решить, что он спит, и прекратить распросы. Но она знала, что он такой же сонный, как она сама.

— Заниматься любовью, — прошептала она, — это очень приятно?

Когда он промолчал, она заговорила снова:

— Ровена ничего не рассказала мне об этом. Я имею в виду, что знаю, как это делается, но точно не знаю, что при этом чувствуют. Ровена говорила, что муж должен научить жену всему, что ей нужно знать, по думаю, что у меня так не будет. Я имею в виду — не будет мужа. — Она помолчала, а потом быстро закончила: — Сейчас я не считаю, что ты в самом деле мой муж. Я знаю, что не муж. Но дела у нас складываются так, что у меня другого мужа не будет, и вот я подумала, что спрошу у тебя.

Она ждала ответа, а он так долго не отвечал, что она уже решила, что он так и промолчит.

— Да, это приятно, — наконец ответил он. — Но я думаю, это может быть еще лучше.