Женщина справа - Валентен Мюссо

Даже не собираясь задерживаться, я не мог не подняться на верхний этаж и заглянуть в бывшую комнату матери. Нине хватило благоразумия не пытаться превратить ее в мавзолей. Однажды – я был слишком маленьким, чтобы сохранить об этом воспоминания – она очистила ее от всех личных вещей дочери, оставив только кровать, комод и три старых постера. Заброшенная комната представляла собой жалкое зрелище. Вот уже четыре десятилетия, как здесь никто не спал. Она состарилась, медленно, как это произошло бы с Элизабет, если бы ее жизнь так внезапно не оборвалась зимой 1959 года.

Один из постеров на стене был репродукцией гравюры Хокусаи «Большая волна в Канагаве». Эстамп пожелтел как старый снимок, сделанный поляроидом: голубой цвет волн поблек, фон сделался сплошным коричневатым пятном. В левом углу бумага была порвана там, где виднелся штамп с кучей значков, смысл которых был мне не ясен. На протяжении многих лет я часто сюда заглядывал без определенной цели, просто чтобы погрузиться в атмосферу этого места; мне случалось подолгу оставаться перед этой репродукцией, разглядывая самые крохотные детали.

Как и во времена моего детства, самая большая волна показалась мне хвостом дракона, готового проглотить гору на заднем плане; гребни, будто множество крючковатых пальцев, словно готовились схватить лодку, чтобы перевернуть ее. Странное дело, мне понадобилось некоторое время, чтобы обнаружить людей, судорожно вцепившихся в весла и склонивших головы в ожидании беды. Много раз я их пересчитывал: в целом двадцать гребцов, но можно было представить себе, что их три десятка, просто некоторых не видно за волной. То, что сначала было для меня всего лишь морским пейзажем, однажды вдруг стало изображением трагедии. С непосредственностью ребенка, который все принимает за чистую монету, я часто спрашивал себя, как художник смог создать свое произведение и при этом увернуться от висящей над головой волны. Я представлял его себе сидящим на носу корабля, крупнее и устойчивее этой лодки. Волны раскачивают его, а художник пытается запечатлеть драму, которая разыгрывается у него на глазах.

Приблизившись к эстампу, я в первый раз заметил на белой каемке рукописную надпись, почти стершуюся от времени. Почерк моей матери, в этом не было никаких сомнений. «Берег надежнее, но я люблю бороться с волнами», Эмили Дикинсон.

Как же я до сих пор не обратил внимания на эту фразу? В любом случае я счел, что она очень подходит моей матери, и легко представлял себе, почему она ее выбрала. Остаться в Санта-Барбаре, вести размеренную жизнь, где все заранее предопределено, было для нее все равно что прозябать на надежном берегу, но она рискнула уехать в Голливуд – наудачу, полная мечтаний и надежд на лучшее.

Я открепил афишу от стены и свернул, чтобы унести с собой. Так как память больше ничем не могла мне помочь, мне требовалось что-то определенное, ощутимое, чтобы попытаться понять, кем была Элизабет Бадина, и проникнуть в ее мысли. Затем я спустился в подвал. Все, что осталось от моей матери, было там, бережно сложенное: старая мебель, ящики с книгами, попорченные сыростью, стопка картонных папок, никогда не вызывавших у меня желания открыть хотя бы из любопытства, даже когда бабушка уехала в стационар. Вот он, итог жизни.

Мне пришлось провести добрых полчаса, откладывая в сторону все, что могло бы меня заинтересовать, при этом не углубляясь в содержимое папок. У меня не было большого желания раскладывать остатки ее жизни в моем собственном доме. Мне надо было сохранять расстояние, оказаться там, где нет эмоционального напряжения.

Закончив сортировку, я, не задерживаясь, вышел из дома, сложил вещи в багажник своего «Астон Мартина» и направился по шоссе 101 на юг.

* * *

Агентство Сэма Хэтэуэя занимало нижний этаж небольшого облезлого здания, стиснутого между социальной аптекой и автошколой в самой отвратительной и самой переполненной торговыми точками части бульвара Виктори посреди Ван-Найс. Припарковаться мне пришлось напротив, на парковке «7-Eleven»[37]. Внутреннее убранство агентства полностью соответствовало состоянию улицы. В углу напротив входа тихо чахла небольшая пальма в горшке по соседству с тремя разномастными стульями и лениво гудящим вентилятором, лишь разгоняющим теплый воздух. На стене панорамные снимки Лос-Анджелеса и прекрасных вилл из роскошных кварталов, которые вместо того, чтобы придавать лоск этому месту, еще больше подчеркивали его убожество. Судя по всему, Хэтэуэй не принадлежал к детективным сливкам города. Как такой человек, как Харрис, мог связаться с ним, оставалось для меня тайной.

В приемной не было ни одной живой души, но мне послышался оживленный голос из комнаты, дверь в которую была приоткрыта. Не выдавая своего присутствия, я заглянул в дверь. Сэм Хэтэуэй сидел за письменным столом, заваленном бумагами, зажав телефонную трубку между ухом и плечом. Это был крупный мужчина, на вид не меньше сотни килограмм весом. У него была неаккуратно постриженная козлиная бородка и ужасная гавайская рубашка, от которой не отказался бы Том Селлек[37] времен «Частного детектива Магнума». Нет, я не ждал, чтобы он оказался экипирован как Джек Николсон в «Китайском квартале»[38], но тем не менее… Одной рукой он неловко стучал по клавиатуре, другой пытался присоединить к своему компьютеру цифровой фотоаппарат, снабженный впечатляющим телеобъективом. Увлеченный разговором, детектив не обратил на меня внимания.

– Ты мне что, уголовный кодекс пересказывать тут будешь… Плевать мне с высокой колокольни, разрешено это законом или нет, и знать не желаю, понятно! Черт подери, я же у тебя не спрашиваю номер банковского счета! Все, что я от тебя хочу, это имя. Понимаешь, или тебе для этого требуется словарь? Уж это-то не должно быть так сложно!

Лицо его было красным, а лоб покрыт каплями пота. Внезапно я почувствовал неловкость, что подглядываю, но не осмелился пошевелиться из страха быть замеченным.

– Что значит обычные расценки тебя больше не устраивают?! Ты что, издеваешься? Часом не перепутал меня с Армией спасения? Или ты так чертовски много знаешь, что мне только и остается, что прикрыть лавочку?

Хэтэуэй отстранился от компьютера и принялся энергично вытирать лоб обшлагом рукава. В это мгновение он поднял глаза и увидел меня. Судя по виду, совсем не обескураженный моим появлением, он жестом попросил меня подождать.

– Короче, слушай, Гарри, сейчас я не могу с тобой разглагольствовать… Перезвони, когда у тебя будет то, что мне нужно. И шевели задницей побыстрее, это и правда срочно! Позже увидимся и обсудим все, что касается денег, посмотрю, что можно сделать… Да, все, до скорого…

Он разъединил вызов.

– Мистер Хэтэуэй?

– Входите, входите… Я у вас попрошу еще только пару секунд.