Корниловец - Валерий Большаков

Мост через Неву, что у Дворцовой набережной, юнкера перегородили одиночными постами, пропуская трамваи до шести вечера. Проезжая мимо высокой решётки, отгораживавшей сквер Зимнего, трамваи сворачивали направо, на Адмиралтейский проспект, и в обход попадали на свои маршруты.

Около шести часов на Дворцовой площади зажглись все фонари. Квадраты света падали на брусчатку и из окон второго этажа, где в семнадцати огромных залах устроили казармы для юнкеров. Этажом ниже разместились казаки и ударницы женского «батальона смерти». Временное правительство занимало десятка три помещений на втором этаже западного крыла вдоль сквера и северо-западный угол с окнами на Неву. Там бывший комиссар, кадет Кишкин, назначенный «уполномоченным по водворению порядка в столице и защите Петрограда от всяких анархических преступлений», с тоскою ожидал развязки. Его то и дело дёргали юнкера для участия в стихийных митингах на тему «Куды бечь?», и он говорил — с подъёмом, мужественно и спокойно о том, что правительство решило не покидать дворца, оставаясь на посту до последнего. Бывало, что пылкий юнец выражал готовность с радостью умереть за правительство, но явный холод остальных юнкеров сдерживал порыв…

По ленинскому плану, ровно в двадцать минут седьмого с крепости и с кораблей должны были обстрелять Зимний дворец и Главный штаб. Не вышло.

Обстрел перенесли на семь часов десять минут вечера. Не получилось.

Антонов-Овсеенко носился на мотоцикле «Дукс» вокруг Зимнего, пытаясь отыскать войска, посланные на штурм.

Уже стемнело, а пушечного грома так и не слыхать. То тут, то там всплески выстрелов, заполошное таканье пулемётов. На Миллионной беспорядочная толпа матросов, солдат, красногвардейцев то наплывает к воротам дворца, то отхлынивает, прижимаясь к стенам, когда юнкера открывают огонь. Никто не хотел умирать за рабочее дело…

Кирилл вышел на Дворцовую площадь ближе к девяти вечера. Шагал он сторожко, прикрывая собой Дашу.

На площади, между высокими рядами сложенных в кубы дров, стояли козлы винтовок с разгуливавшими перед ними часовыми, а слева и справа торчали холодные чёрные дула трёхдюймовых скорострелок.

Солдаты революции потихоньку разошлись, а ближе к ночи на Дворцовую площадь начали сбредаться вооружённые рабочие и матросы. У Кирилла на глазах юнкера стали возводить баррикады из дров и укреплять пулемётные гнёзда. Началась перебранка — пролетарии матом крыли «барчуков», а «барчуки» давали в воздух очереди для острастки.

— Ой! — пригнулась Даша и выдохнула: — Здорово!

— Внимание! — крикнул кто-то из юнкеров. — Если я выстрелю, открыть по ним огонь. Без моего сигнала — боже сохрани стрелять!

Кирилл откинул крышку часов и попытался рассмотреть в неверном свете фонарей, сколько натикало времени. Девять часов сорок минут.

— Сейчас, — сказал Авинов, пряча часы.

— Что — сейчас?

— Стрелять начнут.

Тут же, словно дослушав его, пальнула полуденная пушка в Петропавловке. Минут через пять ударило носовое орудие с «Авроры».

— Ух ты! — сказала Полынова впечатлённо. — Ой, смотри! Сдаются!

Дворец покидали казаки 14-го Донского полка. Сухопарая фигура, то ли прапорщик, то ли портупей-юнкер,[43]громко сказал:

— Бог вам судья, подхорунжий. Идите. Но оставьте пулемёты, а то мы с голыми руками.

— Берите, — мрачно ответил казак. — Помогай вам Бог, нас простите.

— А куда вы? Ворота ведь там!

— Ну да, дураков нашли! Там юнкера, а мы через Зимнюю канавку выйдем, там нам свободный пропуск обещали.

Размахивая белыми платками, казаки удалились.

— Когда же штурм? — недоумевала девушка.

— Дашенька, — не выдержал Кирилл, — кому тут штурмовать? Сюда не бойцы сбрелись, а воришки да любопытствующие бездельники!

— Ну, скажешь тоже! — надулась Даша.

Пробило десять. Прошёл ещё час. Кирилл уже проклинал себя за то, что дал согласие этой взбалмошной девчонке явиться на свидание в Зимний.

Но вот от арки Главного штаба, из трёхдюймовки, отобранной у юнкеров, трижды выстрелили шрапнелью. Один из снарядов разорвался над баррикадами, а стакан от него разбил форточку и влетел в зал над главными воротами Зимнего.

Со стороны Петропавловской крепости ударили две шестидюймовые пушки. Снаряд бомбовой картечи угодил в комнату на третьем этаже, у второго случился перелёт. И пошло — шрапнельные трёхдюймовые снаряды, выпущенные с бастионов Петропавловки, десятками рвались над Невой.

Воодушевлённая артобстрелом толпа матросов, изрядно выпивших для храбрости, забралась в Зимний по-воровски, через окно.

— За мной! — скомандовал Кирилл и проделал тот же путь.

Он влез в разбитое окно и затащил внутрь девушку. Матросы были тут же. Их предводитель, разглядев в полумгле громадную картину с изображением конного парада, с воплем «Кавалерия!» выпрыгнул назад в окно.

Из глубин дворца докатилось эхо команд:

— По одному прямо, бегом! Юнкера, стой! Целься в матросов. Первый ряд в ближайших, второй — в следующих. По команде «огонь» дать залп. Без команды ни одного выстрела! Гранаты бросать — первые к лестнице, а затем влево. Бросать — только стоя!

— Надо предупредить наших! — заволновалась Даша.

— А где ты их видишь?

Донёсся крик с улицы:

— Товарищ комиссар! Тут есть ход — можно забраться, пугнуть их гранатой!

— Вали!

— Это товарищ Чудновский! — встрепенулась Даша.

Пулемётный огонь стих.

— Сдаёмся, товарищи! — прорезались истерические вопли ударниц. — Только не обижайте!

А откуда-то из коридоров дворца послышались гулкие голоса:

— Винтовки дай сюда!

— Вы б нам оставили…

— Оружие сдать!

Кирилл осторожно зашагал по обширному, скудно освещённому залу. Повсюду матрацы юнкеров-ораниенбаумцев, брошенное оружие, остатки баррикад из диванов в стиле «рококо», на чудо-паркете полно огрызков и окурков…

Вдруг откуда-то начал расти гул. Гул приближался. В галерею ворвалась вооружённая толпа, во главе которой широко шагал маленький остролицый типчик в тёмной пиджачной паре. Его длинные волосы прикрывала старая шляпчонка, широкая, как у художников.

— Это товарищ Антонов! — сообщила Даша. — Мой жених.

— Твой — кто?!

— Жених! — Даша прищурилась: — Ты что, ревнуешь?

— Было бы к кому! — фыркнул Кирилл.

Душу Авинова сперва будто ошпарили обидой, а после стало разъедать чувство собственника. Как это, Даша — и не его?!