Подвеска пирата - Виталий Гладкий

Парни вертелись, как вьюны. Притом настолько слаженно, что Карстен Роде, сам рубака не из последних, невольно восхитился ими и залюбовался.

Схватка длилась недолго. Был убит еще один опричник. Его атаковали снизу, в живот, на замахе; выпад ножом был похож на шпажный штосс. Третий был легко ранен с помощью фланконады — бокового удара, и вышел из боя, зажимая рану ладонью, а четвертый, зацепившись за скамью, упал, да так неудачно, что подняться уже не смог. (Может, Голштинцу показалось, как один из харчующихся, угрюмый мужик с черной бородищей и разбойным взглядом, уронил на того большой горшок со щами; а может, тяжелая балда из обожженной глины сама нечаянно свалилась незадачливому бойцу на голову?)

Едва выход на улицу освободился, оба молодца мигом выскочили за дверь — и были таковы.

— А платить! Платить за еду и разор кто будет?! — возопил целовальник.

— Ты лучше подумай, что скажешь следствию, — почти в полной тишине произнес кто-то из посетителей, и корчма начала быстро пустеть.

Безутешный целовальник, горестно стеная, начал приводить в сознание неловкого опричника, приказав жене перевязать рану второму. Стахей Иванов мигнул Карстену Роде и тихо сказал:

— Уходим...

Оставив деньги на столе, они последовали за остальными. На улице Голштинец спросил:

— Кто эти двое? Знатные бойцы.

— Еще бы... — Подьячий хмыкнул. — Похоже, ушкуйники[70]. Уж не знаю, какая нелегкая занесла их в Псков. Обычно они обретаются близ Новгорода, на реках Волге и Вятке. Нынче шалят нечасто, но все равно убытки от них купечеству немалые.

— Кто такие ушкуйники?

— Речные пираты, новгородская вольница, — ответил Стахей Иванов. — Зело нахрапистый народ. Безбожники... — Заметив саркастическую ухмылку датчанина и вспомнив, кто он таков, подьячий спохватился и продолжил: — Однако же сегодня они за правду постояли. Нельзя забижать страстотерпца.

На этом тема была исчерпана. «Мне бы в мою новую команду таких бойцов, — подумал Карстен Роде. — Ушкуйники... Нужно запомнить».

На горизонте появилась брюхатая туча. Она быстро наползала на город, чтобы разродиться над ним метелью. Быстро слабели лучи света, пожираемого чернотой. Ярко блестели первые крупные снежинки, порхавшие над головой золотыми мотыльками. Изрядно захмелевшему и довольному обнадеживающим началом своей новой жизни они показались Голштинцу эльфами из волшебной сказки.

Скованная ледяным панцирем река Волхов спала безмятежным зимним сном — несмотря на то, что ее тонкое белое одеяло местами изрядно прохудилось. Участки чистого льда, выметенные сильным низовым ветром, казались темными заплатами, а если взглянуть с высокого берега, то снежный покров на реке и вовсе смотрелся старой дерюжкой, которой прикрывают груженные рыбой возы.

Утро выдалось на славу. Неяркое зимнее солнце — редкий гость в этих местах в январе — отодвинуло тяжелое северное небо в высоту, и застывший, заледеневший сказочный мир накрыл серебристый купол. Тишина стояла — до звона в ушах. Казалось, вся лесная живность вымерла, только многочисленные свежие тропки, пробитые заячьим племенем среди сугробов, подсказывали наблюдателю, что это далеко не так.

По льду двигался конный отряд — около двадцати человек. Одежда на всадниках — разных стилей и фасонов — не предполагала ничего общего с царскими слугами, однако сабли у пояса и ручницы[71]за плечами ясно говорили: военное дело им привычно и хорошо знакомо.

Впереди ехал на добром мохнатом коньке мужичок весьма приметной наружности — с черной, как смоль, бородой и властным выражением на плоском лице. Его кудрявые непослушные волосы цвета воронова крыла выбивались из-под высокой меховой шапки, которая прятала под собой мисюрку-наплешник[72]с бармицей, закрывавшей шею, а небрежно запахнутый тулуп время от времени показывал миру голубоватые пластины панциря явно персидской работы — судя по дорогой отделке.

— А что, Иван, правильно ли мы едем? — вопрошал он своего спутника — того, что ехал с левой стороны.

— Не сумлевайся, атаман, места знакомые, — отвечал ему смуглолицый молодец с золотой серьгой в ухе. — Скоро доберемся на стан.

— А давно ли ты видывал Нагая? — продолжал расспросы чернобородый.

— Да прошлым летом, Ермолай Тимофеевич. Вместе купцов трепали. Знатно вышло. Дуван получился богатым. Скажи, Никита.

Всадник с правой стороны, богатырскую стать которого не могла скрыть и одежда, в ответ лишь ухмыльнулся.

— А чегой это вы так обнищали, что ко мне попросились на прокорм? — насмешливо спросил атаман, явно зная, каким будет ответ.

— Дык, это, сам понимаш... — Иван смутился. — Народ у меня шальной. Спустили все в кабаках... Стоп! — Он вдруг поднял руку и указал на неприметную протоку, скрытую лесными зарослями. — Нам сюды.

— Однако... — спустя какое-то время молвил главный, настороженно глядя на деревья, стоявшие стеной по сторонам протоки, которая по мере продвижения вперед становилась все уже и уже. — Не ошибся ли ты, Иван? Места совсем дикие. Похоже, тут давно не ступала нога человеческая.

— Мы больше по деревьям ходим, дядя, — вдруг послышался чей-то звонкий насмешливый голос откуда-то сверху.