Моя любовь когда-нибудь очнется - Чарльз Мартин

Пастор Джон сделал длинный, глубокий вдох.

– …И если после этого вы найдете в себе силы, чтобы поднять взгляд, вы ощутите на своем лице дыхание Господа. Именно в этот момент, если вы сами этого захотите, вы увидите самих себя – увидите со всеми вашими гнойниками, бородавками, прыщами и шрамами. Именно там, под неровной и грубой кожей, наросшей на едва заживших ранах, скрываются терзающие вас демоны, но теперь – после того, как вы причастились Тела и Крови Христовой, – вы можете их изгнать!..

Хор запел громче, но голос пастора по-прежнему звучал спокойно и уверенно, успокаивающе и твердо.

– Братья и сестры! – Пастор Джон опустился на колени и протянул собравшимся в зале людям чашу. – Только Причастие поможет вам справиться с легионом бесов, которые питают ваши сомнения, раздувают гнев, взращивают в ваших душах горечь, уныние и маловерие. Только Причастие поможет вам изгнать их… Всех до единого, – добавил он совсем тихо и поднялся, вытирая пот со лба.

После этих его слов в храме стало так тихо, что можно было услышать, как упала булавка. Только хористы продолжали чуть слышно шелестеть своими одеяниями.

– Братья и сестры! – снова воззвал пастор. – Бесы стараются погубить вас. Они стремятся убить ваши тела, лишить вас всего, что не причиняет вам боли. Здесь, у этого ограждения, вы отдаете больше, чем получаете. Здесь вы возвращаете себе то, что принадлежит вам. Здесь вы убиваете то, что убивает вас. А потом, изгнав в жестокой битве с собой темную силу, вы возвращаетесь… – Пастор Джон показал на скамьи и складные стульчики. – …Возвращаетесь покрытые кровью, но не раненые, изменившиеся – и те же самые, шатающиеся, но непоколебимые. Испокон века добро сражается со злом, и каждый человек – живое поле этой великой битвы. Рядом с нами – нет, среди нас! – найдется немало страждущих братьев и сестер. Почти у каждого из нас есть в душе темный чуланчик, в котором мы взращиваем собственных демонов. У разных людей эти чуланчики могут быть разного размера, но все они полны чудовищ. Большинство из вас знает, какие твари обитают в моем чулане. Я сам рассказывал вам об этом – и не один раз. То, чего я вам не рассказывал, можно найти в моем полицейском досье. Оно вовсе не засекречено, доступ к нему открыт. Каждый, кто захочет, может его прочесть.

Эти слова заставили меня бросить быстрый взгляд на Аманду, но ее лицо оставалось безмятежно спокойным, хотя и блестело от испарины.

– Братья и сестры! – продолжал пастор Джон. – Между скамьями, на которых вы сидите, и этим алтарем, между мягкими бархатными сиденьями и рассохшимися перилами ограждения может быть и двадцать футов, и миллион миль – дело не в расстоянии, а в том, каких взглядов придерживается сам человек.

Он повернулся и, неторопливо пройдя к концу ограждения, остановился в ожидании.

Шум в зале снова возобновился. Мистер Зубастик опустил ладонь мне на плечо. Сидевшие рядом с Амандой прихожане вставали со своих мест, но никто из них не решался первым выйти к алтарю.

Я тоже поднялся.

Сделал три шага и опустился на колени. Или, точнее, упал. Будь ограждение чуть дальше, и я не знаю, как бы я до него добрался. Аманда встала на колени рядом со мной. Я глядел прямо перед собой, но старался делать все, как она. Вот она вытянула вперед сложенные ковшиком – одна ладонь поверх другой – руки, и я повторил ее движение. Помощник пастора осторожно положил на мою ладонь крохотную облатку. Если он при этом что-то и сказал, я этого не услышал. Тем временем Аманда отправила Святой Хлеб в рот, плотно сжав губы. Сам я сначала взглянул на облатку, потом положил на язык. Хлеб был грубый, сухой, но я все равно проглотил его. Должно быть, от голода у меня заурчало в животе, потому что краем глаза я видел – Аманда улыбается.

Потом передо мной появился пастор Джон, он протягивал мне чашу.

– Это Кровь Христова, которую Он пролил за тебя, Дилан. Пей ее в воспоминание о Том, Кто умер на кресте.

И он поднес холодную серебряную чашу к моим губам.

Я сделал глоток.

Вино было прохладным, но мои язык и горло горели, словно я глотнул жидкого огня.

А пастор уже перешел к Аманде.

– Прими Самого Иисуса, дитя… – Он положил ладонь ей на лоб и негромко прочел молитву.

Когда я открыл глаза, у ограждения я был один. Даже не знаю, сколько я там простоял, но когда я обернулся, остальные прихожане уже вернулись на скамьи, и все четыреста пар глаз были устремлены на меня. Я поднялся с колен и поспешно сел на свое место рядом с Амандой. От волнения я не рассчитал, опустившись на сиденье с довольно громким стуком, и смутился еще больше.

Аманда сидела, закрыв глаза. Она была совершенно неподвижна, и на лице ее вновь лежала печать покоя. Только потом я спохватился, что до сих пор не видел Эймоса. Осторожно оглядевшись, я наконец заметил его. Эймос сидел через проход от меня, в дальнем конце второго ряда, и внимательно следил за каждым движением пастора. Его форменная одежда была довольно заметной, в свете ламп поблескивал служебный значок, но ни ремня, ни пистолета в кобуре на нем, по понятным причинам, не было.

Было без десяти одиннадцать, когда пастор Джон прочел последнюю молитву. Хор запел что-то вдохновляющее, и прихожане поднялись со своих мест. Некоторые направились к выходам, но большинство окружило меня. За считаные секунды я очутился в центре внимания десятков человек, каждый из которых хотел обменяться со мной рукопожатием, сказать несколько ободряющих слов.

Эймос спас меня минут через десять. Обняв за плечи, он повел меня к боковым дверям.

– Ну, проф, – проговорил он на своем «фермерском» языке, – как насчет смутузить по чизбургеру?

– Нет. – Я немного помолчал. – Я не голоден.

– Брехня.

– Как-как? – переспросил я, вопросительно глядя на него.

– Брехня, – повторил он. – Не далее как несколько минут назад твой желудок довольно громко сообщил всем присутствующим, что ты умираешь от голода и срочно нуждаешься в сочном, жирном, канцерогенном чизбургере с беконом, соленым огурцом и секретным эймосовским соусом.

– Н-нет… – Я сунул руку в карман в поисках ключей от машины. – Спасибо, но нет. Не сегодня.

И, оставив Эймоса болтать с несколькими десятками прихожан, которые только что слышали его описание чизбургера, я пошел к машине. Сев в кабину, я завел мотор и, машинально отметив еще одно место, сквозь которое просачивались в салон выхлопные газы, включил передачу и поехал домой.

Свернув на подъездную дорожку, я объехал дом со стороны кухни и, поставив грузовичок на траве, поднялся на крыльцо задней веранды. Не успел я открыть сетчатую дверь, как в ноздри мне ударил запах Мэгги – запах ее присутствия, который на кухне был особенно силен. От этого запаха мое одиночество еще больше усилилось, превратившись в терзающую сердце тоску. Не в силах войти в пустой дом, я взял с передней веранды одеяло и отправился в заросли кукурузы. Там я лег прямо на землю, прижал к себе Блу и попытался назвать по именам своих демонов.