Грустная девочка - Александра Флид

Они поженились, несмотря на то, что в его доме жили дети старшего брата, и он считал, что Ирена пошла на серьезный риск. Поначалу все казалось идеальным, и он гордился своей женой, рассказывая всем друзьям о том, что она так замечательно заботится о детях, с которыми ее не связывали кровные узы. Он перестал тревожиться за Софию, понимая, что теперь рядом с ней находилась женщина, с которой можно было брать пример. Казалось, что все наладилось…

Приехав в очередной раз, он понял, насколько сильно заблуждался.

Конечно, это бросилось в глаза не сразу – понадобился целый день, чтобы понять: в доме произошло что-то неприятное. Причем касалось это только старших детей – Ирена и Диана были в полном порядке и как прежде ворковали со своим «папочкой». Все, о чем могла говорить жена – это о подвигах единственной дочери. Она подробно описывала ему каждый осмысленный поступок Дианы и с гордостью звала его в комнату всякий раз, когда малышка делала попытки встать на нетвердые пухлые ножки. Он тонул в этом спокойном, теплом и родном мире, где не было опасностей, суеты и ответственности за десятки пассажирских жизней.

И все же, он заметил, что за обедом София почти ничего не ела, а Филипп находился в каком-то мрачном настроении. Не то, чтобы он вообще был жизнерадостным и веселым – большую часть времени Филипп был настороженным и грубоватым подростком, чьи поступки вгоняли в ступор обоих опекунов. Однако теперь было ясно, что между состоянием Софии и поведением ее старшего брата существовала прочная связь.

Зародившаяся тревога побудила его прийти вечером в детскую спальню. Воспользовавшись тем, что Ирена унесла дочь в ванную, где им предстояло пройти ежедневный ритуал купания, он поднялся на второй этаж и постучался в дверь.

Филипп впустил его почти сразу же, но разговаривать не стал – он вернулся к своей кровати и лег поверх покрывала, взяв в руки книгу. София лежала у другой стены, почти без движения, она даже не обратила на него внимания.

– Милая, что с тобой? – опустившись на колени у изголовья кровати, спросил Шерлок.

– Ничего, – ответила она.

– Тебе плохо? Что-то болит?

– Нет.

– Тогда почему ты такая грустная?

– Не знаю.

Никогда прежде он не замечал, чтобы она что-либо скрывала от него, и теперь он был неприятно удивлен.

– Скажи мне, детка, что случилось. Я могу помочь, только скажи.

– Обними меня, – посмотрев на него глазами, в которых застыли слезы, попросила она.

Шерлок и сам чуть было не разрыдался. Он осторожно поднял ее с кровати и уложил к себе на колени, укачивая как младенца. Ему даже показалось, что она похудела и стала легче.

– Маленькая, тебя кто-то обидел? Скажи мне, что происходит? Ты молчишь, и мне становится страшно.

София прижалась лицом к его рубашке и отчаянно заплакала, схватив в кулачки его рукава. От этих сдавленных рыданий стало еще больнее, и Шерлок перехватил ее покрепче, не зная, что должен сделать. Он беспомощно посмотрел на Филиппа, но мальчик упорно глядел в книгу, хотя было ясно, что чтение его не занимало.

Девочка начала что-то бормотать, но ее голос был слишком тихим для того чтобы разобрать слова. Все, что удалось понять: «Мне плохо». Что он должен был сказать ей? Стоило ли пообещать, что все обязательно пройдет? Несмотря на то, что она была совсем еще маленьким ребенком, Шерлок чувствовал, что ее горе самое настоящее. Это значило, что обращаться с ней нужно было бережно и внимательно, без скидки на возраст и, отбросив мысли о том, что у детей проблем не бывает.

Она продолжала плакать, постепенно затихая и судорожно вздрагивая от икоты и всхлипов. Его рубашка промокла от детских слез, и впервые в жизни Шерлок ощутил настоящий страх за Софию. Племянница всегда была беспроблемной малышкой – она не норовила сделать что-нибудь назло, исправно выполняла все требования и старалась помочь. Ласковая, светлая и необидчивая, София была настоящим теплым лучиком, который никто не умел ценить по достоинству. Кажется, теперь было уже слишком поздно что-то менять – столкнувшись с ее болью, Шерлок так сильно испугался открывшейся картины, что ему показалось, будто впереди нет никакой надежды.

Дождавшись, когда она перестанет плакать, он уложил ее на кровать, накрыл одеялом и поцеловал в горячий лоб. Слезы вымотали и без того обессилевшую девочку, и она заснула прямо у него на руках, даже не заметив, когда он оставил ее.

Вернувшись в свою супружескую спальню, Шерлок обнаружил, что Ирена уже ждала его.

– Что случилось с Софией? – сразу же спросил он. – Кто ее расстроил?

– С ней не происходило ничего плохого, все было как обычно, – пожала плечами она. – Ты пробовал спросить у нее?

– Я пытался, но она ничего не говорит.

– Это пройдет, у детей такое бывает.

Он сел на другую сторону кровати и тяжело вздохнул:

– Как долго она страдает?

Даже не глядя на нее, он почувствовал, что Ирена завела глаза к потолку:

– Она еще слишком маленькая для того чтобы страдать. Обычная хандра, что тут такого криминального? Я не знаю, почему она такая грустная.

– И почему она так плохо ест ты, тоже не знаешь? – ощущая, как внутри поднимается едкая злоба, спросил он. – Ты понятия не имеешь, по какой причине ребенок заболел и потерял интерес к жизни. Как тебе кажется, это вообще нормально?

– Черт возьми, Шерлок, мне хватает и других забот! У меня маленький ребенок, который учится ходить. Я должна постоянно быть рядом с нашей дочерью, и мне некогда заниматься выяснением причин, по которым твоя племянница теряет аппетит.

Он повернулся к жене, желая видеть ее лицо, поскольку ему казалось, что такие слова просто не могут быть сказанными всерьез.

– Ирена, ей всего пять лет, она тоже маленькая. Куда ты, черт тебя подери, смотришь, и чем занимаешься целыми днями, если даже не можешь уследить за таким спокойным ребенком, как София?

Хотелось добавить что-нибудь о деньгах, которые он зарабатывает, жертвуя своим здоровьем, но он разумно воздержался от подобных высказываний. И без того было ясно, что он наговорил лишнего. Когда они только поженились, он был уверен, что в их семье никогда не будет места пустым упрекам и замечаниям, он клялся себе, что не станет упрекать жену за то, что она не работает или не успевает следить за домом. Ему хотелось быть внимательным и заботливым, стать настоящей скалой, за которой его хрупкая Ирена могла бы спрятаться от всех жизненных невзгод. Однако сейчас ее равнодушное отношение к болезни Софии привело его в настоящее бешенство, и Шерлок сказал все то, что ему меньше всего хотелось произносить вслух.

Ирена застыла, сидя на кровати и глядя на него широко раскрытыми глазами.

– Шерлок, о чем ты говоришь, – почти шепотом заговорила она, и ее нижняя губа задрожала.

Можно было бы подумать, что она собирается спекулировать слезами, но Шерлок знал, как действует на его жену грубость – всякий раз, когда он повышал голос, ей становилось слишком страшно, и она едва могла себя контролировать. Или может, дело было не в страхе?